Судьба генерала

Николай, надвинув барашковую шапку на глаза, клевал носом или читал английский роман «Викфилдский священник» Голдсмита и восточные поэмы Байрона. Потом он, сам не замечая этого, засыпал. Затем снова поднимал глаза и как зачарованный смотрел в серо-голубую застывшую даль. Тогда Николай никак не мог понять, спит он или бодрствует. И ему вдруг начинало казаться, что пустыня — это овеществлённый сон природы, в неё, как в небытие, провалились целые цивилизации. Здесь спят под песком и щебнем древние мечети и буддийские монастыри с огромными памятниками почивающего сладким сном нирваны Будды, зороастрийские башни молчания персов-огнепоклонников и каменные жертвенники неведомых кочевников, целые эллинистические города и укромные, полные золотыми украшениями могилы всеми сейчас забытых, но когда-то знаменитых царей. Вскоре Николай, убаюканный мерным шагом верблюда, незаметно для себя вновь закрывал глаза, и этот сказочный сон, переходивший в явь, снова продолжался до бесконечности.

Их караван был небольшим, всего семнадцать верблюдов. Корабли пустыни шли не спеша, по три-четыре версты в час. Это непрерывное качанье и зловещая скука, которую на него стали наводить эти сны наяву, изводили жизнерадостного и здраво мыслившего капитана больше, чем ожидание предстоящей смертельной опасности. Он начал с нетерпением ждать, чтобы хоть что-нибудь произошло. И дождался на свою нетерпеливую молодую голову.

Когда их караван уже был где-то на полпути от Хивы, в редких кустах саксаула Николай заметил цепочки заячьих следов и решил поохотиться. Он расчехлил охотничье ружьё.

   — Что, зайца хочешь застрелить? — спросил его проводник, высокий туркмен Сеид, поглаживая свою короткую чёрную бородку и поблескивая весёлыми, чуть раскосыми карими глазами.

Николай уже мог вести простой разговор по-туркменски:

   — Хочу развлечься, Сеид, а то уж больно скучно целый день трястись на верблюде.

   — Пойдём, дорогой, помогу тебе, а то целый день будешь бегать — и всё без толку, ведь наши зайцы очень хитрые, — улыбнулся, показывая белые большие зубы, Сеид и, сделав повелительный знак тюякешам — погонщикам верблюдов — остановиться, пошёл между песчаными грядами, поросшими кустами саксаула и серебристой акации.

На песке виднелись стежки следов, которые оставили джейраны, лисы, тушканчики. Наконец попался заячий след. Охотники пошли по нему.

   — Нет, — вдруг остановился туркмен и, склонив набок голову, внимательно посмотрел на след, — этот заяц будет долго бегать. Его напугали. Видишь, след неглубокий, мелкий.

Они отправились дальше. Им опять попались заячьи следы, но Сеид отрицательно покачал головой.

   — Вот хороший заяц, — вдруг тихо проговорил он. — Он устал, хочет отдохнуть и поспать.

Сеид махнул рукой, и они молча стали красться по следу. Сеид остановился и прошептал, показывая вперёд:

   — Вон чёрный куст саксаула видишь, а потом верблюжья колючка? Там заяц, стреляй!

Николай всмотрелся и увидел под кустом жёлтую шерсть пустынного зайца. Он прицелился и уже готов был выстрелить, как вдруг в стороне от них громко хрустнул под чьей-то ногой сухой сук саксаула. Заяц вздрогнул и метнулся в сторону. Сеид выругался и угрожающе посмотрел в ту сторону, откуда раздался громкий звук.

   — Наверно, тюякеш за нами увязался, — проговорил Николай, опуская ружьё.

Сеид, ничего не отвечая, вдруг бросился в кусты саксаула и кого-то вытащил из-за песчаной гряды.

   — Ты чего здесь прячешься? — спросил он, придерживая за руку невысокую, стройную девушку-туркменку в тёмно-красной рубахе, цветных шароварах и головном уборе, очень похожем на русский кокошник, только вдвое побольше, расшитом серебром и нитями с нанизанными на них монетами. — Из-за тебя Мурад-бек зайца своего лишился.

   — Это лучше, чем своей головы, — ответила девушка, исподлобья смело разглядывая мужчин.

   — А ты кто такая? Почему говоришь загадками? — спросил её Николай.

   — Я — Гулляр. Сулейман-хан Меченый убил моего отца, мать и братьев. Я убежала. А теперь он сидит в засаде у колодца и ждёт.

   — Кого?

   — Вас, — коротко ответила девушка.

   — Дело плохо, — покачал головой Сеид. — Этот Сулейман-хан хуже бешеной собаки, такого жадного и подлого убийцу Каракумы ещё не знали. Всех людей режет, как баранов. Десять родов уже поклялись убить его за своих родственников, но он, как неуловимый шайтан, напьётся человеческой крови на караванных путях и снова уходит на юг в горы Копетдага, там его логово. И никто не знает, когда он снова выскочит оттуда.

   — А почему он зовётся Меченым? — спросил Николай.

   — У него шрам на правой щеке от глаза до подбородка.

   — Ого, не мой ли это хороший знакомец, с которым меня судьба уже столько раз сводит? — спросил себя капитан.

Он сделал вежливый жест рукой Гулляр, по привычке пропуская её вперёд, но девушке показалось, что он хочет схватить её. Она отпрыгнула, и в её руке сверкнул кинжал.

   — Кто притронется ко мне, тот умрёт! — выкрикнула она с вызовом.

Николай удивлённо уставился на неё, а потом рассмеялся.