Суд праведный

— Это верно, — невесело согласился Подстаницын, добавил, глядя на подпоручика: — Учти, Сережа, наш батальон в авангарде.

— Не привыкать.

Протяжный и резкий звук горна, трубящего атаку, поднял солдат. Роты развернулись цепью и вначале медленно, а потом всё быстрее покатились навстречу заохавшим японским орудиям.

Андрей бежал рядом с Кузнецовым, чуть приотстав. Малыгин, то и дело оборачиваясь, подбадривал солдат замысловатым матом.

Засвистела, завизжала, разрезая воздух, шрапнель.

— Эх-ма! Горохом сыпят! Шустрей, братцы! — Малыгин прибавил ходу.

Уже стали видны торчащие из окопов фигурки в зеленых мундирах, но ружейного огня никто не слышал. Проволочные заграждения были всё ближе, а японская пехота продолжала молчать. И только когда роты врезались в ограждения и принялись рубить проволоку саперными лопатками, рвать колючку прикладами, по всему фронту неистово затрещали пулеметы, вразнобой защелкали винтовочные выстрелы.

Кунгуров видел, как вокруг падали его товарищи. Сознавал, что одна из свистящих справа и слева пуль в любой момент может угодить в него, и он ляжет так же, как они, в растоптанный ногами гаолян, но сознавал как-то отдаленно, безотчетно, не испытывая ни страха, ни особого сожаления от мысли, что его могут убить.

Прорвавшись сквозь ограждения, русская пехота лавиной устремилась к окопам. Ружейный огонь поредел. Японцы, не выдержав атаки, в панике выскакивали и, петляя, бежали по камням.

Первая линия окопов была взята.

Нахлынула ночь. С ее приходом бой стих.

Капитан Подстаницын собрал в блиндаже ротных офицеров, поискал глазами Брошевского.

— Убит подпоручик, — тихо сказал кто-то.

Подстаницын отдал необходимые распоряжения, распустил офицеров и вышел из блиндажа. Не пригибаясь, пошел вдоль окопа. Со стороны японцев, шипя и разбрызгивая искры, взлетела молочно-белая ракета. В ее свете капитан разглядел уложенное на брезентовый плащ тело подпоручика. Он приблизился, снял фуражку и перекрестился.

Лицо Брошевского сохранило обычное, спокойное и чуть усталое выражение, мундир, как всегда, был чист, руки затянуты в лайковые перчатки. Только над правой бровью чернело совсем маленькое пулевое отверстие.

— Вот тебе и а ля гэрр… — тяжело вздохнув, проговорил Подстаницын. — Ах, Сережа, Сережа…

Спустившись к подножию сопки, Кунгуров вместе с Малыгиным и Кузнецовым вырыли неглубокую могилу. Принесли тело подпоручика, обернули в палаточное полотнище. Подстаницын сам опустил в яму ящик из-под патронов, уложил его в изголовье, разогнул спину и, прочитав глухим голосом «Со святыми упокой», велел засыпать могилу. Саперные лопаты со скрежетом воткнулись в вынутый каменистый грунт. Капитан резко повернулся и зашагал в гору.

К утру бой продолжился. Восьмой Томский полк выбил японцев из второй линии окопов, из третьей. К вечеру овладел всей сопкой.

Настала еще одна холодная, промозглая ночь в горах.

Весь следующий день прошел тихо. Ожидали подкреплений, но они так и не подошли. Ждали полевую кухню, но ее не прислали. Японцы же продолжали копошиться за сопкой, подвозили легкие горные орудия, жгли костры.

И снова пришла ночь.

Андрей отыскал в вещмешке завалявшуюся корку хлеба. Отломив половину, толкнул съежившегося на дне окопа Кузнецова. Тот, не высовывая головы из-под воротника шинели, буркнул:

— Чего такое?

— На, пожуй.

Ефрейтор отогнул воротник и одним глазом посмотрел на Кунгурова. Увидев хлеб, поспешно сел.

— Давай. А то в брюхе пусто, как в сорокаведерной бочке… Забыли нас, Андрюха, отцы-командиры. То кричат: сопку брать! То провалились как сквозь землю. Хоть бы япошки постреляли, все веселее…

Кунгуров привалился к нему спиной, и, согревая друг друга, они задремали, не выпуская из рук винтовок.

Воющий звук подбросил Андрея на ноги. Он не успел ничего понять, как взрывная волна угодившего в бруствер снаряда отшвырнула его в сторону.

— С трех сторон гады лупят! — крикнул сквозь грохот Кузнецов.

Андрей повернулся на голос и увидел, как искривилось лицо ефрейтора, как вспыхнули от жгучей боли его цыганские глаза, как вцепился он скрюченными пальцами в развалившуюся на животе шинель.

— Гошка! — заорал Андрей, метнулся к другу, подхватил, успел удивиться, каким тяжелым тот стал, осторожно прислонил к стене окопа.

— Убили меня, Андрюха… — шепнул Кузнецов непослушными стынущими губами. Из его удивленно раскрытых глаз скатились на небритые щеки две слезинки. Скатились и застыли.

Кунгуров тяжело опустился рядом с другом, пошарил по голове, пытаясь снять фуражку, не понимая, не догадываясь, что ее давно сорвало взрывом. Потом протянул руку к изумленным глазам ефрейтора и навечно опустил ему веки.

Он не заметил, когда перестали рваться снаряды, и, только услышав несущиеся снизу визгливые крики «Банзай!», схватил винтовку и бросился к брустверу.

В сером утреннем тумане, словно по пояс в молоке, плыли, быстро приближаясь к позициям роты, многочисленные фигурки в зеленых мундирах.