Суд праведный

Беглецы поднялись на крыльцо, и Высич постучал в дверь, на которой была прикреплена медная табличка, извещавшая, что именно здесь проживает сапожных дел мастер Ахмет Хабибуллин, изготовляющий наимоднейшую женскую обувь всех фасонов.

На пороге появился невысокий, крепко сбитый, круглолицый татарин. Его живые глаза цепко оглядели гостей, губы растянулись в широкой улыбке:

— Что бы господа желали заказать своим дамам?

— У нас заказ несколько иного рода, — тщательно проговорил Валерий.

Сапожник вскинул узенькие полоски бровей:

— Какой же, если не секрет?

— Секретов нет, — улыбнулся Высич. — Нам хотелось бы заказать охотничьи сапоги.

Необычная просьба ничуть не удивила Хабибуллина. Он деловито отер руку о штанину, подал Высичу:

— Здравствуйте, товарищи, — так же деловито обменялся рукопожатием с Неустроевым. — Как добирались?

— Первым классом, — довольно хохотнул Высич.

— Ну и слава богу. Деньги есть?

— Ну, скажем так, на первое время.

— И то ладно.

— Но с документами плоховато, — добавил Неустроев. — Если быть точным, документов совсем нет.

— Этому можно помочь, — успокоил его Хабибуллин и, усадив приятелей, исчез.

Впрочем, вернулся он через какие-то пять минут и сунул гостям потрепанные паспорта.

— Шилов Никанор Васильевич, мещанин, тридцати пяти лет, — заглянув в свой паспорт, прочитал Высич и, хмыкнув, поинтересовался у приятеля: — Тебя-то как величать?

Неустроев шутливо приосанился:

— Григорьев Ферапонт Ильич… И на шесть лет постарше стал…

— Извините, — развел руками татарин. — Других документов сейчас не имею.

— Куда же нам податься с этими паспортами? — задумчиво спросил Высич.

— Идите в Протопоповский переулок. Там, рядом с фотографией Хаймовича, находятся номера Готлиба. Место тихое и надежное. Там мы вас и разыщем.

Высич вопросительно взглянул:

— Как скоро?

Хабибуллин пожал плечами:

— О вашем прибытии я сообщу сегодня же.

3

Сопка Большая, скрытая за завесой холодного моросящего дождя, внезапно покрылась множеством мелких белых точек. И только через несколько мгновений сырая тишина разорвалась грохотом орудийного залпа. Далеко впереди земля вздыбилась грязными фонтанами, зависла в воздухе и ухнула вниз, только растерзанные стебли гаоляна медленно разлетались над местом взрыва.

Подпоручик Брошевский небрежно отряхнул левый погон, будто ветер мог донести сюда пыль от разрывов, и повернулся к идущему рядом Малыгину

— Фельдфебель, пошли кого-нибудь к командиру роты. Пусть узнают, какие будут указания.

— Слушаюсь, вашбродь! — по-уставному пожирая начальство глазами, козырнул тот.

Брошевский поморщился. С тех пор как после Ляоянского сражения Малыгин стал фельдфебелем, особого усердия к службе у него не прибавилось, но всякий раз, когда к нему обращались офицеры, новоиспеченный фельдфебель корчил такую преданную физиономию, что это кого угодно могло покоробить.

— Поторопись! — сухо сказал он.

Малыгин подозвал Кунгурова и, передав ему приказ командира взвода, напутственно хлопнул по плечу:

— Давай, шустро, но аккуратно!

Поправив за спиной вещмешок, Андрей кивнул и ходко побежал по начинающей раскисать дороге.

Капитана Подстаницына он нашел возле разрушенной придорожной фанзы. Тот, накинув на плечи бурку, сидел на брезентовом раскладном табурете и, прикрытый от дождя палаточным полотном, которое над ним держали двое солдат, изучал крупномасштабную карту.

— Чего тебе? — заметив появившегося перед ним Кунгурова, устало спросил капитан.

— Подпоручик Брошевский велели узнать, какие будут приказания! — отрапортовал Кунгуров.

— Приказания? — задумчиво повторил капитан, пряча карту в планшет. — Передай Брошевскому, чтобы остановился… Я сейчас сам подойду'.

Козырнув, Андрей побежал обратно.

Через десять минут командир роты подошел к расположившимся на охапках гаоляна стрелкам. Солдаты сидели, устало вытянув ноги, молча курили, но увидев капитана, принялись вскакивать. Он остановил их слабым движением руки:

— Отдыхайте, братцы, скоро придется крепко поработать.

— Всегда готовы, вашбродь! — ответил за всех ефрейтор Кузнецов.

Остальные одобрительно зашумели. К этому невысокому, поджарому офицеру, постоянно занятому, постоянно усталому, неизвестно когда спавшему, солдаты относились с теплом. Он никогда ни на кого не орал, не ставил за малейшую провинность «под ружье», не любил зуботычин, а если иногда и прикладывался к солдатской физиономии, то за дело, а самое главное — без злости и без пренебрежения к нижним чинам. И провинившийся тоже не держал зла, понимал — так положено, на то она и служба. Другие ротные не то, что зубы, челюсти солдатам ломали ни за грош.

Подстаницын отвел подпоручика в сторону.

— Сережа, — сказал он. — Японцы на Большой спешно укрепляются, концентрируют силы… Нашему полку предстоит выбить их с высоты.

Брошевский поднял бинокль и долго разглядывал сквозь продолжающий моросить дождь подошву сопки.

— Окопы в несколько ярусов… Проволочные сети… — ровным голосом проговорил он. — К тому же местность открытая…

Капитан вздохнул:

— Да, положим солдатиков…

— А ля гэрр ком а ля гэрр, — приподняв одну бровь, с философским видом отозвался Брошевский.