Суд праведный

— Не морщись. Работа ответственная и связана с большим риском. За литературу, ежели полиции попадешься, законопатить надолго могут. Листовок самодержавие боится поболе револьверов, — он помолчал, повернулся к Петру: — А тебе поручено заниматься агитацией в эшелонах, идущих на позиции. Только меня просили тебя предупредить, чтобы на нашей станции ты этого не делал. Пока хвораешь, займись подготовкой, чтобы мог толково объяснить нашу позицию по отношению к этой войне. Солдаты — они народ ушлый, их с кондачка не возьмешь, ты должен говорить лучше, чем их командиры и попы.

Николай хмыкнул:

— Это он смогёт.

— Тебе тоже не помешало бы изучить наши брошюрки, — не без укора глянул на него Соколов.

Николай, не очень-то любивший чтение, отвернулся, словно и не расслышал этих слов. А Тимофей достал из-за пазухи несколько потрепанных газет и листовок, протянул Петру:

— Держи. Чтобы оба выучили, как «Отче наш»… Всё, друзья, пошел я.

Он уже взялся за ручку двери, когда Николай не выдержал:

— Расскажи. Как от полиции-то смылся?

— Любопытный ты, — обернулся Соколов. — Как, как! Ножками…

— Ага, ножками, — хмыкнул Николай. — Батя же сказал, что тебя в полицию таскали.

— Было дело, — нехотя подтвердил Соколов. — Опознание устроили, только что толку? Ни стражники, ни ямщики с перепугу никого и не запомнили… Пришлось меня отпустить, хотя ротмистр зубами очень скрипел.

— А стражники? — спросил Пётр. — Которых мы ранили? Они живы?

— Живы, — коротко ответил Соколов и толкнул дверь: — До скорого!

4

Хлопоты Озиридова не пропали даром: ротмистр Леонтович сдержал слово, данное им на вечеринке у сердечной подруги смотрителя Томского тюремного замка милейшего господина Житинского. Все бумаги, связанные с сопротивлением чинам полиции, перекочевали из дела Высича в личный сейф ротмистра, в котором он держал не самые нужные, но и вовсе не лишние бумаги. Как он сам говорил, посмеиваясь, с прицелом на будущее.

Житинский сам сообщил Высичу о том, что, как только вскроется Обь, первым же пароходом его отправят к месту отбывания ссылки, но не в Нарым. К удивлению смотрителя тюрьмы, заключенный, как ни странно, особого энтузиазма при этом сообщении не выказал.

Ждать ледохода…

Даже Яшка Комарин, даже Анисим Белов, которым весной предстояло этапом отправляться в Александровский централ, не понимали, чего это Высич не радуется этакому повороту судьбы? По их мнению, за стрельбу из револьвера по стражникам можно было схлопотать дополнительно несколько лет каторжных работ. А тут всё, как в сказке!

Дни серые, как халат арестанта…

Однажды утром, уже в мае, надзиратель, приоткрыв дверь, выкликнул имя Высича:

— С вещами!

Неторопливо уложив нехитрые арестантские пожитки, Высич обнял Анисима Белова. Смущаясь, Анисим сунул ему в руку только что вырезанную из дерева ложку, шепнул:

— Пригодится…

А растроганный Комарин проговорил:

— Вот кому скажу, что с графом на одних нарах дрых, не поверят ведь! В жисть не поверят! — И, порывисто облапив Высича, быстро отвернулся, чтобы никто не увидел его вдруг повлажневших глаз.

На пароходе Высич познакомился с тремя омскими эсдеками, сосланными в деревню Большая Панова Кетской волости. Молодые, запальчивые, они по каждому слову бросались в спор, будто самих себя старались в чем-то убедить. Они и рассказали Высичу о съезде в Лондоне, о разделении партии на большевиков и меньшевиков, о программе, принятой на съезде. Один из них, Крамольников-Пригорный, расставаясь, сообщил Высичу адрес своей томской квартиры и улыбнулся многозначительно:

— Надеюсь, скоро свидимся?

Высич также многозначительно улыбнулся:

— Надеюсь… У меня и зимней одежонки нет…

Нарым встретил Высича неприветливо.

На раскисшую землю подол снег, отовсюду несло сыростью. Прямо у трапа Высича встретил зябко кутающийся в башлык стражник и тут же отвел к становому приставу. В 1904 году политические ссыльные в Нарыме были еще в диковинку, и пристав старался побеседовать с каждым. Доброе слово никогда не пойдет во вред, считал он и, как истинный патриот своего, пусть и похожего больше на село, города, считал своей обязанностью разъяснить заблудшим «политикам», что проживает в Нарыме полторы тысячи человек, имеются две церкви, городское училище, церковно-приходская школа, казначейство, городская управа, почтовое отделение, магазины купцов Родюковых, Завадского, есть винная лавка, хлебозапасный магазин для снабжения инородцев, а также местная достопримечательность — полуразвалившийся собор восемнадцатого века. Упомянув о наличии каталажки, пристав переходил к разъяснению некоторых параграфов «Положения о полицейском надзоре», касающихся жизни политических ссыльных.