Строговы

— Тятя, у Штычковых гуляют. Ворота настежь, а посередь двора чуть не полубочье с вином. Демьян всех ковшом потчует. Мужики в дым пьяные.

Матвей невольно поднялся, взглянул в окно, подумал:

«Затевает, подлец, что-то. Вином задарма не станет поить. А что затевает?»

Максимка скрылся из дому так же внезапно, как и появился. Оставшись один, Матвей дочитал письмо Антона Топилкина, все еще живущего в ссылке, спрятал конверт в кисет и прошелся раз-другой по прихожей.

«К делу, скорее к делу», — думал он.

Подойдя к высокому ящику, стоявшему между кроватью и печкой, он открыл его и среди тряпок и рухляди стал искать какой-нибудь мешочек под муку.

В окно резко постучали. Не закрывая ящика, Матвей обернулся.

— Эй, хозяин, живо на сходку! — крикнул посыльный, и вслед за этим послышался резкий стук в окна соседнего дома.

Мешочка в ящике Матвей не нашел и решил муку отнести после, когда придут домой мать или Анна, а сейчас отправиться на сходку. Он взял картуз и вышел. Не успел повесить замок, на крыльцо поднялась Анна.

— Господи, живем мы бирюками и ничего-то не знаем, — заговорила она.

— А что случилось? — равнодушно спросил Матвей.

— Как «что случилось»?! Дениска наш от бати ушел. В Жирове у кого-то в работники пристроился.

— И хорошо сделал. Неужто побои молча переносить? — сказал Матвей.

— «Хорошо сделал», — передразнила его Анна. — Я знаю, что тебе это по нраву. Ты его на это и подбил.

— Да и ты это ему советовала. Вспомни-ка!

— Это, да не это. Я ему говорила, чтоб ушел он в работники понарошке, батю попугать, а он, видишь, что удумал? Батя-то вчера в Жирово за ним ездил. Слыхано ли, сын-кормилец, наследник, в работники ушел.

— Что же, обратно привез? — с живостью спросил Матвей.

— Как же, привезешь! Дениска-то будто сказал: «Нет, батя, каменное у тебя сердце, а то, что от камня откололось, назад не приставишь». Батя, говорят, начал его стращать: «Возьму, мол, и отдам твой пай из хозяйства Терехе с Прошкой». А он, Дениска-то, ему: «По мне, хоть сейчас отдавай. Не добром, говорит, все это нажито, и мне чужого не надо». Ты подумай только! И откуда что у парня взялось?

Матвей минуту стоял молча, смотрел на Анну и думал:

«Молодец, Дениска! И ты, милая, чуешь эту правду, да старое все еще в тебе бродит».

— Ну, я пошел, Нюра, — проговорил он.

— Ты куда?

— На сходку звали. Ты там нигде не слышала, о чем говорить собираются?

— Да они что, сдурели, сейчас сход собирать? Давно ли мужики у Демьяна Штычкова водку и брагу ковшами лакали? Весь наш конец там перебывал.

— Это в честь чего он угощение устроил?

— Бабы болтали, будто поминки по Устинье ни с того ни с сего вздумал устроить.

Матвей с сомнением покачал головой, но ничего не сказал и вышел на улицу.

4

Летом сходки собирались на косогоре, у церковной сторожки. Уютно и привлекательно было это место. Село отсюда виднелось из конца в конец. Из церковного сада всегда пахло чем-то сладковато-пресным. У подножия косогора было озеро. В нем отражалось небо, белая церковная колокольня и макушки высоких тополей.

На косогоре было уже людно. Мужики сидели на завалинке церковной сторожки, на бревнах, почерневших от дождей, на земле, покрывшейся зеленой травкой. По случаю воскресного дня некоторые нарядились в цветные рубахи, жирно смазали дегтем сапоги, надели солдатские брюки, принесенные еще с японской войны. Пока сход не начался, неумолкаемо слышался говор, шутки, смех. На бревнах выдумщик Архип Хромков потешно изображал, как пьяный поп зеленого черта в рюмке крестил. Рядом дед Лычок в тысячный раз и все по-новому рассказывал о своей службе на конюшие генерала. На завалинке негромко разговаривали об озимых, о лугах, о городских ценах на хлеб. Поодаль от всех на лужайке сидел Калистрат Зотов и, склонив голову набок, беспрерывно пел одно и то же:

Раскакая д'разнесчастная
Д'уродилась я на свет…

— Эй, Калистрат, спел бы что-нибудь другое, а то завел одно, как немазаное колесо! — крикнул кто-то.

Калистрат делал вид, что ничего не слышит, и продолжал петь.

Матвей приостановился, поднял картуз, поздоровался. Несколько голосов окликнули его. Мужики, сидевшие на завалинке сторожки, звали Матвея к себе. Он подошел к ним, поздоровался с каждым по отдельности, они потеснились и дали ему место.

— Захарыч, рассуди нас, мы тут с Романом поспорили, — проговорил Кирилл Бодонков, рябой, плечистый мужик.

Матвей вопросительно взглянул на Бодонкова.

— Видишь, какое дело, — начал тот. — Был я на той неделе в городе, и довелось мне стоять на постоялом дворе у Голованова. Сидим мы с мужиками вечером, пьем чай, разговариваем. Вдруг дверь открывается и заходит мужичок, невысокого роста, одет по-простому. Ну, думаем, еще один постоялец. Спрашиваем: «Из каких краев, землячок, прибыл?» Улыбнулся он и отвечает: «Перелетная я птица, мужички. По белому свету скитаюсь, правду разношу бедным людям». Мы переглянулись, думаем: «Эге, мужик-то с языком, гляди и позабавит какой-нибудь побасенкой». «Ну, говорим, давай поведай правду-то, коль в самом деле ее знаешь». И такое он тут, Захарыч, рассказал…