Строговы

— Странник? На божий храм мужицкие копейки собирает? — вяло спросил Матвей.

— Какое там! — воскликнул Бодонков. — Ты послушай-ка, что он говорит: будто где-то на приисках нонешней весной солдаты постреляли рабочих. Пошли будто они к начальству об жизни просить, а их дорогой и того… Конечно, бабы, детишки были…

— А где это случилось? — спросил Матвей и подумал: «В пятом-то с того же началось».

— Называл он нам это место, да память у меня как решето дырявое, — ответил Кирилл. — Помню только, что в наших, сибирских краях, на Лене-реке.

— Так о чем же у вас спор зашел? — спросил Матвей.

— Да вот Роман не верит. — Кирилл кивнул головой на своего соседа, круглолицего мужика с окладистой бородой. — Враки, говорит, все это. С какой стати, дескать, солдаты в мирный народ палить будут. Может, говорит, какие чужеземные объявились?

— Тут и дивиться нечему, — серьезно проговорил Матвей. — В пятом году в Петербурге сколько народу перед самым царским дворцом постреляли? Одних убитых было больше тысячи. Шли с женами, с ребятишками просить у царя облегчения. Это, Роман, в столице, на глазах у царя, а уж про Лену чего и говорить.

— Не знаю, Захарыч, может, и так, не знаю, — все еще сомневаясь, сказал Роман.

— А не знаешь, так не трепли языком, — рассердился Кирилл на соседа и, повернувшись к Матвею, продолжал: — И вот, Захарыч, этот мужичок вытаскивает из-за пазухи бумаги, подает каждому по листку и наказывает: «Это, говорит, домой увезите, чтоб все мужики знали, как над рабочим людом власть палачествует».

— И тебе дал?

— Как же, дал… — Кирилл замялся.

Матвей не утерпел, вскочил с завалинки.

— Так давай, кажи скорее, Кирилл Тарасыч.

— Не довез, Захарыч, — виновато развел руками Кирилл. — Всю дорогу, истинный бог, пуще глаз берег. А тут за Лександровой прикорнул на телеге и задремал. Просыпаюсь, цап за карман — трубки нету. Выронил, ешь ее корень. Ну, Захарыч, и не утерпел, листок-то и пошел в дело, — смущенно закончил Кирилл.

— Эх! — с сожалением вырвалось у Матвея.

Все еще негодуя в душе на Бодонкова, он свернул цигарку и, облокотившись одной рукой о деревянную раму церковной ограды, смотрел задумчивым взглядом на толпившихся по косогору сельчан.

Сходка теперь гудела. Мужики разговаривали громко, оживленно. В сторонке с невеселыми лицами стояли солдатские вдовы. Мужья у них погибли на русско-японской войне, и неволя заставила их нести все мужицкие обязанности перед обществом. До Матвея долетели из толпы обрывки разговора.

— Сват Кузьма, об чем сход?

— Не слыхал, сват, да об чем может быть, кроме податей. Овцу два раза в год стригут, а мужика — десять…

Вдруг послышался лошадиный топот, и к толпе подкатила новая, на железном ходу тележка. Высокий гнедой жеребец остановился и, поводя ушами, косил глазом на сгрудившихся у ограды мужиков.

С телеги слезли пышнобородый староста Герасим Крутков, еще больше посмуглевший от загара Евдоким Юткин, незнакомец в зеленой тужурке и в картузе с кокардой и растолстевший Демьян Штычков.

Мужики раздались. Герасим и Евдоким почти в один голос сказали:

— Здорово, господа мужики!

Кто-то протяжно ответил:

— Здорово-здорово, благодетели!

Вдова Ермолая Пьянкова довольно громко проговорила:

— А нас, бабы, и за людей не считают. От старосты одним мужикам почтение.

Архип Хромков пошутил:

— Не горюйте, бабы. Так и быть, я за старосту с вами поздороваюсь. Здорово, господа бабы! — крикнул он.

Раздался зычный хохот. С кустов церковного сада вспорхнули испуганные чечетки.

Из сторожки принесли стол, две табуретки, скамейку и стул специально для гостя. Староста снял картуз, разговоры смолкли.

— Мужики! — начал Герасим Крутков. — К нам на сход пожаловал из самого уезду главный начальник по земельным делам, сам господин Елизар Петрович Адамов. От всего общества низкий поклон ему! — Староста изогнулся дугой перед Адамовым, а тот слегка кивал головой, важно посматривая на притихших мужиков. — Сход этот собран по его просьбе, — продолжал староста. — Обо всем обскажет он сам, Елизар Петрович господин Адамов. Да чтоб смирно слушать! — прикрикнул Герасим.

Мужики переглянулись. Архип Хромков хотел сказать что-нибудь смешное, но кто-то локтем толкнул его в бок, и он затих.

Адамов поднял руку.

— Трудовое православное крестьянство! Батюшка царь и Государственная дума, радея о благосостоянии тружеников земли, постановили всеми мерами способствовать тем землепашцам, кои захотят выделиться из общества и уйти на отруба. Приказано отдавать этим крестьянам лучшие земли, а для обработки их царь-батюшка повелел своею милостью давать отрубным хозяйствам ссуды из своей государственной, царевой казны. В России многие крестьяне давно уже выехали на отруба, обзавелись хозяйством и живут теперь припеваючи. Начнем сие проводить и мы с божьей помощью.

— Хрен редьки не слаще! — перебивая Адамова, крикнул Калистрат Зотов. — Нашему брату что в деревне, что на отрубах — все одно петля.

Герасим Крутков погрозил ему пальцем, а Адамов взбеленился и заговорил горячо, на высоких нотах: