Стрельцы у трона

   Спокойно сидит Софья, видит, как, приходя в себя, садится на скамью бледная царица. Видит сияние свечей, движение народа в комнате, портреты на стенах, листы в богатых рамах, исписанные хвалебными виршами в честь ее, Софьи, и от Полоцкого, и от Сильвестра Медведева, его заместителя...

   И так же ясно, как все это, видит девушка ту страшную картину, которая, словно блеск молнии, озарила ее глаза сначала, а теперь так и стоит, мучительно-неотвязная. И бледнеет, как мел, серое лицо царевны, зубы начинают стучать, как в лихорадке.

   "Разума, што ли, я лишаюсь",-- мелькнуло в голове у Софьи.

   Вскочив, она большими глотками осушила ковш с водой, принесенный для Марфы, и снова села, стала спокойнее размышлять: "Как же быть?! Не поверни я так дела -- меня и наших всех извели бы Нарышкины. Уж они бы не пожалели... Теперь бойню остановить -- тоже дела не будет. Матвеева нет -- Иван Нарышкин жив. Он да и другие пометят за все. Выходит, эти трупы -- бесцельной жертвой, камнем, незамолимым грехом лягут все-таки на душу ей, Софье. Так и не стоит назад ворочаться... Поздно теперь... Кто знает, если бы раньше ей показали ясно, ярко, вот как сейчас: что значит -- поднять мятежных стрельцов -- она бы и не пошла на это... Но теперь -- поздно...".

   -- Да, не пора еще! -- вслух почти проговорила царевна.

   И снова спокойное выражение овладело ее большим, тучным лицом, расправились густые брови, разжались зубы, стиснутые раньше до боли.

   -- Вестимо, не пора, -- негромко отозвался Милославский. Он все время наблюдал за племянницей и словно читал в ее душе все мысли, все смятение чувств.

   Ничего не ответила царевна. Не любит она, когда кто-нибудь заглядывает ей в душу, даже такой близкий, умный и необходимый человек, как старик Милос лавский.

   И потому она обратилась к царице Марфе:

   -- Легше ль тебе, сестрица, голубушка?

   Давно уже на половине сестер-царевен не слыхали от Софьи подобного вопроса, сделанного таким задушевным, ласковым, любовным голосом.

   Давно, когда еще ребенком была царевна, никогда не ладила она с братом Федором и сестрами, восстающими против властолюбивой сестры, но вот родился Иван-царевич, слабый, больной, беспомощный, и Софья так и прилепилась к братишке Ване.

   Как самая внимательная нянька, семилетняя девочка ухаживала за ним. Самые нежные любовные слова расточала слабому ребенку своим звучным голоском, и необычайной нежностью дышал этот голос...

   Так же заговорила Софья в этот миг с царицей Марфой.

   Марфа вошла сюда в порыве отчаянья, желая отвести душу, излить тоску, негодование...

   И неожиданный, искренний, любовный призыв Софьи, ее теплый вопрос изменил все в душе молодой женщины.

   -- Ох, што я, горемычная!.. Ты тем, злосчастным помоги... Все, слышь, толкуют: от одново слова твоево -- все по-иному стать может... Скажи же... Не дай!.. Ужли ты так сотворила?!. Ужли ты тово желаешь?.. Сестрица, Софьюшка...

   -- Пустое толкуют... Не желаю я тово да и поделать уж ничево не могу, -- не глядя в глаза невестки, устремленные на нее, отвечала Софья. -- А што можно -- сделаем, вот с боярином Иван Михалычем... да с иными... Верь мне. Слово тебе даю. А мое слово -- свято... И вот што... Ты нынче не в себе, невестушка... Иди, поотдохни. А наутро -- приходи ко мне. Увидишь, што делать стану. И ты в помочь станешь...

   -- Вот, добро, Софьюшка. Господь тебе воздаст. Мы, стало, и Ивана Кириллыча им не дадим, и других, ково можно... И батюшку царицы-матушки... Отмолим у злодеев... Правда? Сестрицы же нас обеих послушают... Иванушку научим. Он просить станет. Коли они ево царем зовут -- должно же им царя слушать.

   -- Не думаю тово, Марфушенька. Уж разошлися больно эти... люди-то все эти, которы... -- Софья не находила слова, как назвать своих же сообщников. -- Ну, там, што Бог даст... Приходи, увидишь... Христос с тобою...

   И любовно, под руку проводила царицу Софья до самой двери, передала ее провожатым боярыням.

   -- Прости, Иван Михалыч, уж и ты с Богом ступай... Неможетца мне. Поранней приходи наутро... Да, слышь... Вон, толкуют, стали люди всякие хитить добро наше царское... и чужое... И тех, корысти ради, побивают да грабят, ково бы и не надобно... Уж порадей, штоб не было тово... И сором, и грех лишний на... нашей... на моей душе будет. Слышь, молю тебя, боярин... Поставь стрельцов особых... там уж, как ведаешь...

   -- Слышу, розумею, Софьюшка. Духу не теряй... Не легко оно, што говорить... Да, слышь: вон скамью эту двинуть?.. Што сил надо. Пустое?.. Дело нестоющее. А трон попытайся с места тронуть... Да целу державу великую... што не одну тысячу лет нарасталар осаживалась... Тронь-ка ее... Не то руки подерешь в кровь -- а и душе достанетца... Так о том надо было ранее думать, как дело мы с тобой починали... А ныне -- ау, Софьюшка. И хотел бы иной раз посторонитца, в крови, в грязи не обвалятца... никак нельзя... Moре крови кругом... Не плыть поверху -- так тонуть в ней надо... Помни, Софьюшка...

   После этих слов, звучащих печальным предсказанием, невольной угрозой, откланялся и ушел старик.