-- Эка, што было позабыл... Добро на ум пришло. Еще боярин Иван Фомин, сын Нарышкин, долго жить приказал: в дому у нево, за Москвой-рекой, изловили гадину -- и дух вон... Да, еще... Вот потеха была... Как пошел отец патриарх из палаты из Грановитой прочь, между попами да святителями затесался и князенька, горденя, дружок матвеевский, Григорий Ромодановский с сынишком Андрюшкою... Попы на патриарший двор -- и те двое за ними. Да, видно, побоялись отцы духовные, не укрыли ево. Тут, промеж патриарших дворов да Чудова подворья, на улочке, и пристигли стрельцы-молодцы отца с сынишком, ровно зайца на угонках. Только их и видели, вечную память им дали... Хо-хо-хо... Попомнили князю походы Чигиринские, как изводил он стрельцов тяжелой службою, поборами своими... А то, слышь. Вот как ты, царевна-матушка, про змия, про зубастова, яд источающа, помянула -- еще одно сказать надо... Затейники же, стрельцы мои... Уж им на чеботы не наступишь... Пришло их ни мало ни много на двор ко князю старому, ко Юрию Долгорукому. Бердыши, копья в крови, сами -- тоже. А ему -- рабски челом бьют: "Не погневися-де... Ныне поутру ненароком убили-де сынка твово, свет Михаила Юрича. Лаять нас зря стал, серцо и не стерпело..." Толкуют, сами ждут: што буде? Вытерпит ли старый волк? Вытерпел. "Воля Божья!" -- только и сказал. А сам стонет -- лежит на одре, ноги, вишь, болезнуют. И двинуть ими не может... "Бог, мол, вам прости. Сами не весте, што натворили... не вами то дело затеяно! Не вы виною". -- "А коли простил от души, -- бают, -- не поднесешь ли чарочку? День больно хлопотный. Да и жарко, не глядя, что буря..." И на то пошел, угостить приказал. Дивуются наши. Одначе с чево на старика напасть, коли так пришипился, присмирел. Да и больным-больной... Только что не подыхает. Не тронули. Пить пошли.
-- Ну? ну? -- захваченная рассказом, сказала Софья, когда Хованский оборвал свою речь и тоже протянул руку к новой чарке.
-- Кхм... Пить, говорю, пошли, што там выдали им. Меду, сказывают, и вина крепкова дали. А в опочивальню и вбежи старуха Долгорукая. Сама не своя... Ведьма ведьмой. Седые космы рвет на себе, вопит, голосит: "Сынок ты мой родименький, любименький, единый ты мой, ненаглядненькой... Убили тебя злые вороги, псы лютые... Прокляты буди они и навеки..."
Хованский, увлекаясь рассказом, даже придал старушечий оттенок своему голосу.
-- А князь и цыкнул на бабу. "Молчи, дура! Чай, мне не меней твоево сына жаль. Да воем беды не поправить... И им, ворам, кары не избыть... Знаешь, по пословке по старой: "Щуку съели, да зубы оставили"... Отольютца им наши слезы. Коли Бог допоможет, будут все висеть, как Иуды на осине, на зубцах каменных по стенам Земляного да Бела-города"... И случись тут холоп один, што не захотел боярина покрывать от товарищей, за своих руку держал. Пошел из покоя и сказал все стрельцам... Кинулись ребята, вмиг с хитрым злодеем со старым прикончили... Руки-ноги ему обрубили... Да в кучу навозу тута же, перед воротами кинули. Да еще... сбегал один на погреб, из бочки рыбу взял невелику соленую, с головою -- и ткнул в рот князеньке: "Грызи, мол, щуку и с зубами",.. Хо-хо. Да еще...
-- Ладно, князь, вдругорядь доскажешь. Не пора ли посылать к Розенбушу, как хотел?..
-- И то, и то... Иду, государыня-царевна...
-- Слышь, а святейший отец патриарх где? У себя, што ли? Не кроет ли на дворе своем ково? -- спросил торопливо Милославский.
-- Нету. Все там перешарили... Сам Аким в собор прошел. А в подворьи у него не то под олтарями, в мышиных норках копьями шарили. Никово нету... Молит Бога теперь в соборе все. И домой не идет.
-- Не тронул бы хто ево. Пускай молит.
-- Ну, хто тронет. Я не то никоновцам, а и нашим, капитоновцам, сказывал да иным: пальцем бы не рушили владыку. Вестимо, не след свару подымать из-за нево, из-за Акима из-за нашево, в народе... И то, слышь, боярин, холопы боярские не покойны стали. И Нарышкины, слышь, надумали их собрать, оружье им дать и на стрельцов вести. А того холопья -- куды больше, ничем наших наберетца. Они задавят, коли накинутся, голыми руками, ослопами -- и то одолеют... Кабы плохо не было, боярин, -- сразу спадая с веселого тона при мысли о возможной опасности, заботливо произнес Хованский.
-- Пустое несут люди. Пусть и не думают стрельцы. Где холопей собрать... Сколько бояр на нашей стороне. Поболе чем и за Нарышкиными... А другое дело, вот што надо: отряди-ка поболе людей в Холопий да в Судный приказ... Да малость кабальных записей, да книги старые по ветру развей, поизорвать прикажи. Вот холопи на радости и станут за стрельцов да за царя Ивана, волей-неволей. У ково не лихой господин -- тово холопи сами не кинут. А лихим господам и холопей иметь не надобно... Только не все изорви, гляди. Спустя время штобы можно было и поправить беду, слышь.