Стража последнего рубежа

Три пары глаз вопросительно смотрели на девушку. Желтые, злые – Мыри, темные, острые – Мочаны, а в белесых зрачках Охохонюшки словно бурлили, переливаясь, крохотные ключи-роднички.

Чтобы наладить контакт, Тамара, как учили на занятиях по психологии, решила организовать позитивный дискурс и с улыбкой задала Мыре вполне невинный вопрос:

– Я вижу, у вас медаль. Можно спросить – за что вы ее получили?

Домовой не ответил, только с досадой сплюнул в угол. Мочана деловито подвязала волосы, достала откуда-то спицы, клубок шерсти и принялась вязать, не обращая ни на кого внимания. Зато тут же заскрипел, язвительно улыбаясь, Охохонюшка:

– За победу над германцами, за что ж еще. Он у нас нача-а-льник! Вояка! До майора дошел, о! Как говаривал Вергилий, аудентес фортуна юват, то бишь отчаянным и судьба помогает. Его вместо Дареня в комбаты прочили. А потом волю свою как-то не сдержал, р-раз! – и опала. Всего лишился, вот одна эта медаль и осталась.

– Язык подвяжи, – проворчал Мыря. – А то гляди – оторвется.

И, уже обращаясь к Тамаре, сказал:

– Ты, девка, что положено, рассказывай. В остальном у нас с тобой балакать интересу нету.

– Я вам не девка! – вспыхнула Тамара. – Я офицер ФСБ и попросила бы…

– Раз с сиськами и прочими причиндалами – значит, девка, – отрезал Мыря. – По делу говорить будешь? Небось, убили кого? Ну?

Закусив губу, Тамара отвернулась от незнатей.

– Так и есть, – не дождавшись ответа, кивнул сам себе Мыря. – Проникновение, стало быть, подозревается. Слышь, Мочана, след брать придется.

– Не впервой, – прошамкала в ответ старуха, постукивая спицами.

– Что-то патлатый запропал. – Охохонюшка с шумом втянул воздух. – Ох, пивнуть хочется – аж в ушах звенит.

Тамару передернуло – настолько хищным и неприятным, хорьим показалось ей еще минуту назад благообразное личико старичка.

Грохнула дверь лифта. В коридоре послышались голоса конвойных, шарканье ног и странный мелодичный звон. Джимморрисон вбежал в бокс, распахнул дверь пошире.

– Сюда. Налево.

Следом за ним вошел человек в черной робе с белыми полосками. Руки и ноги его сковывали кандалы, соединенные блестящей цепью, голову скрывал мешок из плотной ткани защитного цвета. Трое конвойных с короткими автоматами застыли позади. Судя по их непроницаемым лицам, в этой жизни они давно уже отвыкли удивляться чему бы то ни было.

Дернув заключенного в сторону, Джимморрисон присел, ловко продел цепь между его ног, всунул в разомкнутое кольцо, торчащее в углу из стены на уровне пояса, и защелкнул замок.

– Готово. Фу-ух, все. Конвой, подождите у лифта, я вызову. Товарищ старший лейтенант, прикройте дверь. – Всегда улыбчивый Джимморрисон вдруг стал очень серьезен. Тамаре даже показалось, что он побледнел.

Сама она все еще никак не могла взять в толк, что сейчас произойдет и зачем в бокс к незнатям привели выбранного ею из троих заключенных отравителя Журина. Двигаясь, точно робот, Тамара закрыла дверь, прислонилась к холодному металлическому косяку и замерла. Не двигался и прикованный к стене человек. Зато Джимморрисон, зачем-то присев и подкрепив слова жестом обеих рук, обратился к сидящим за столом «спецам»:

– Прошу!

– Колпак-то сыми! – недовольно буркнул Мыря, первым поднимаясь с лавки.

Быстро сдернув мешок с головы Журина, Джимморрисон отскочил в сторону, к нарам. Тамара не выдержала – попыталась посмотреть в глаза заключенному, но тот опустил голову. Выглядел он совсем не так, как на фотографии. Усталый, небритый пожилой мужчина с коротким полуседым – что называется, «перец с солью» – ежиком волос. Полные губы безвольно расслаблены, под глазами мешки. Всем своим видом Журин выражал совершеннейшее безразличие к своей судьбе и менее всего походил на злодея, который ради денег убивал людей десятками. Скорее он напоминал главу большого и беспокойного семейства, человека, раздавленного гнетом забот.

«А у него наверняка и дети есть, – подумала Тамара. – Может быть, он и знать не знал, что спирт метиловый, ядовитый…»

– Опять! – неожиданно тонким и злым голосом взвизгнула Мочана, быстро просеменив к Журину. – Опять одурили голубчика! И я ж просила-а! И я ж говорила-а! От дури этой почесуха у меня и ноги болят. Тху, никто уважить старуху не хочет! Мыря, че молчишь?

– Не блази, – коротко и веско оборвал причитания напарницы домовой. – Жалеют они его, поняла? Потому и зелье дают. Потерпишь, не сахарная. Охохонюшка, твой пивок – починный.

Посверкивая лысиной, седой «спец» подбежал к прикованному, присел на корточки и вцепился в скованные наручниками руки. Журин вздрогнул, медленно поднял голову и увидел сидящего перед ним незнатя.

– А? Что? – ошарашенно пробормотал он, явно не понимая происходящего.

Вытянув шею, Охохонюшка поймал блуждающий взгляд человека и глухо нараспев произнес:

– Чаша полная, сосуд грешный, поделись питьем, дай силу!

– Силу-у… – провыли вслед за ним Мочана и Мыря, короткими шажками пододвигаясь к заключенному. Тамара судорожно сглотнула, против воли сжимая кулачки.