Стража последнего рубежа

– Ночью темной, днем ясным, вечером сизым, зарею красной сила твоя нашей будет… – раскачиваясь всем телом, но не отрывая взгляда от человека, вел напев Охохонюшка, и незнати вторили ему: – Бу-удет…

– Первый глоток – росток, второй – упокой, третий – на ветер! – выкрикнул незнать, и вдруг точно туман окутал бокс 07. Притухла лампочка, серая мгла заволокла все вокруг, и в этой мгле ярким светом вспыхнули белесые глаза Охохонюшки.

– Первый! – выкрикнул он и тут же распрямился, прыгнул вперед, припав вытянутыми губами к груди Журина.

– Не-е-ет! Не надо! – выпучив глаза, заорал человек, пытаясь вырваться, но цепь не давала ему сойти с места.

Охохонюшка повис на заключенном, как клещ, как паук, обхватив костлявыми лапами свою жертву. Тамаре стало дурно, в ушах звенело, пелена застилала глаза. «Я сейчас закричу!» – ломая пальцы, подумала она и вдруг поняла, что даже на крик сил у нее не осталось.

Зато были они у бившегося в кандалах Журина. Он надрывался не переставая, и на покрасневшей шее вздулись страшные, темные жилы.

– Росток! – оторвавшись от человека, звонко крикнул Охохонюшка и спрыгнул, утирая мокрые губы. Тамара ожидала увидеть кровь, но ее не было. Незнати пили не «влагу жизни», а что-то другое, но, видя мучения Журина, легче от этого не становилось.

– Второй! – объявил Мыря, вразвалку подходя к заключенному.

Обхватив его сильными руками, он так же жадно припал лицом к груди человека, и тот снова зашелся в крике, брызгая слюной. Краем глаза Тамара заметила согнувшегося у дальней стены Джимморрисона. Кажется, лейтенанта Стеклова тошнило.

Серый туман стал еще гуще. Звон цепей, истошные крики и довольное урчание домового слились в невообразимую какофонию. Тамара не выдержала – заткнула уши, зажмурила глаза. Но даже так она услышала, как Мыря довольным голосом пробасил:

– Упокой!

И сразу стало тихо. Журин перестал кричать и биться, с отвисшей нижней губы побежала слюна. Мочана, сменив Мырю, завершила ритуал, выпив свой завершающий глоток, и тихо рассмеялась, промакивая платочком поджатые губы.

– На ветер!

Мгла быстро рассеивалась. Незнати сидели за столом, сыто отдуваясь. Глаза их затянуло поволокой, на губах играли довольные улыбки. Журин, сгорбившись, вжался в угол и не шевелился.

– Наконец-то, – простонал Джимморрисон, рывком распахнул тяжелую дверь и срывающимся голосом позвал конвой.

Заключенному снова натянули на голову мешок. Сам идти он не мог, но конвоиры умело подхватили его под руки и вывели из бокса. Вскоре звон цепей и звуки шагов затихли, потом загремел лифт, унося того, кто еще полчаса назад был Геннадием Стальевичем Журиным, наверх, в мир вечного забвения.

– Поесть вам принесут через полчаса. Раньше нельзя, – стараясь не глядеть на незнатей, сказал Джимморрисон. – Мы пойдем. Полковник вас вызовет.

– Идите, детки, идите, – благостно улыбаясь, ответила за всех Мочана. – А мы отдохнем покуда.

По дороге к лифту Стеклов достал из кармана серебристый блистер, выдавил две таблетки. Одну сунул в рот, другую протянул Тамаре.

– Что это? – дрожащим голосом спросила она.

– Феназепам. Транквилизатор. Проглоти – и через двадцать минут станет легче…

Глава седьмая

Матуха Вошица грызла жареную кошачью ножку. Мясной сок стекал по подбородку, длинные клыки поблескивали в тусклом свете коптилки. Время от времени матуха вытирала жирные пальцы о смоляные космы перьевых волос и сыто отрыгивала. Пир удался на славу. С тех пор как сгинул Косарь, впервые Вошица и ее ватажники поели от пуза жареного мясца.

Откинув голосую кость в угол, матуха растеклась телесами по лежанке, довольно пробурчала:

– Ай да Алконостиха, ай да старая карга. Угодила, ничего не скажешь.

– Ага, – ощерившись в улыбке, закивал Кукан, отчего суконная шляпа слетела с головы заводника и покатилась по полу. Матуха и остальные ватажники – Два Вершка, Горох, Давло – захохотали, пуча глаза.

– Трясень тебя возьми! – выругался Кукан. – Эй, Махоня! А ну, шляпочку подай!

Хлопотавший у очага шипуляк, услыхав грозный окрик, съежился и что-то пискнул.

– Не, не подаст, – флегматично сказал Давло, ковыряя в зубах вязальной спицей. – Забил он на тебя.

Снова что-то пропищав в ответ, Махоня отвернулся и загремел грязными мисками. Горох и Два Вершка вполголоса перешептались и ударили по рукам – забились.

– Ты че, глухой? – В голосе Кукана послышалась угроза. – Сюда иди, ссычье кобылье! Быром!

Махоня испуганно заковылял на кривых ногах к заводнику и тут же с визгом отлетел к очагу, едва не попав в огонь, – разозлившийся Кукан с оттяжкой ударил шипуляка короткой плетью, что всегда носил за голенищем сапога. Визг Махони еще больше взбесил ватажника. Кукан вскочил на ноги, вышел на средину логовища.

– Ко мне, бегом! Ну!

Подвывая от боли, боком, по-паучьи, Махоня с опаской подобрался поближе к заводнику – и снова под хохот ватажников получил удар плетью.