Страж её сердца

Мариус спал, и в тусклом свете лайтеров Алька могла беспрепятственно рассматривать его профиль. Надо сказать, профиль у приора Эльдора полностью соответствовал обращению «ниат», то есть был самый что ни на есть аристократический. Довольно высокий лоб, густые черные брови с коварным изломом, нос с небольшой горбинкой, отчего все лицо приобретало несколько хищное, зловещее выражение. Взгляд Альки остановился на губах Мариуса. От одного их вида ее в жар бросило. Вспомнила, как он ее целовал, требовательно, напористо. Подчиняя и заставляя самой тянуться за этой изысканной лаской. И, сознательно отметая все опасности, которые их ждали, Алька впервые задалась вопросом – а что, собственно, у нее с этим мужчиной? А у него с ней?

– Мамочка, – беззвучно прошептала она, глядя в золотистый сумрак спальни, – как жаль, что тебя нет рядом!

И слезы навернулись на глаза. Вспомнила, как мама – та, что вырастила, – заплетала ей косички. А Алька – маленькая, по пояс маме, – тянется на цыпочках, смотрит в зеркало.

«Вырастешь такой красоткой, Алечка. Женихов придется палками отгонять, чтоб остался только самый лучший».

Судорожно вздохнула.

Если бы мама была рядом… С ней хотя бы можно было посоветоваться. Спросить, наконец, любовь – это как? Когда она бросилась спасать Эльдора, закрыла собой от чудовищной твари – это любовь? Или просто не хотелось, чтобы он погиб так глупо и безрассудно? Или тех, кто не нужен, не спасают? А если спасают, то для чего?

Алька нащупала в темноте перстень, который приняла от Мариуса. Может быть, не стоило так торопиться? Она так и не разобралась в себе, что чувствует к Эльдору. Да, он был хорош, с какой стороны ни глянь: статный, не старый, такой, который защитит. К Тибу отнесся так хорошо, как не всегда к родным детям относятся. Да и в том, что он был не прочь уложить ее в постель, сомнений не возникало. А что до сих пор этого не сделал, намекало на серьезность намерений. И все же, все же… Алька пыталась найти, нащупать в неизвестности то, чем можно измерить любовь и определить, она ли это или просто привязанность, симпатия, – и не могла.

Она закрыла глаза, но сон не шел. Вспоминались их самые первые встречи. Когда поймал ее, двуликую. Боль во всем теле, грубая подошва сапога на шее. Когда забирал из тюрьмы. И как она ловила его взгляды, когда работала, когда мыла окна, помогала Эжени стряпать на кухне, собирала яблоки в саду. Он ведь частенько смотрел на нее, а ее бросало то в жар, то в холод от тяжелого взгляда приора. И в мыслях не было, что когда-нибудь между ними будет что-то… Непонятно, любовь ли, но явно что-то особенное, очень личное. То, что действительно их связало.

Алька приподнялась на локте, посмотрела на грубый шрам через грудь. Он начинался сразу под ключицей, сворачивал вниз и вбок, шел по ребрам. Наверное, это было очень больно – не просто так Мариус потерял сознание прямо на арене. И, наверное, для него было непростым решением вот так взять и явиться за Пелену. Он знал, что его там ждет. И не отступил, не побоялся рискнуть ради них двоих. Алька подалась вперед, наклонилась над шрамом и, сама не зная зачем, легонько коснулась его губами. Как будто это могло помочь тканям скорее восстановиться. Отпрянула, чего-то испугавшись, нервно облизнула губы. На них остался солоноватый вкус пота, и Альку вдруг ощутимо тряхнуло. Внезапно проснулось необузданное, почти животное желание запустить пальцы в его коротко стриженные волосы, ощутить его горячие губы… везде. И прикосновения его рук. А еще прижать его голову к своей груди так, чтоб и ему было хорошо и спокойно. Так же, как ей в его объятиях.

Алька покосилась на лицо спящего – оно казалось спокойным, ресницы чуть заметно подрагивали. А она тонула, барахталась в волнах такого странного и сладкого желания еще раз прикоснуться губами к его груди, пройтись по шраму, отмечая каждый дюйм поцелуем, забирая боль и принося удовольствие. Алька сглотнула. И поцеловала еще раз, с закрытыми глазами, пытаясь ощутить на губах его вкус, смешать все воедино – запахи кофе, старых книг, память об обжигающих прикосновениях – как тогда, когда ей было непозволительно хорошо в его руках. Странная тяга целовать мужское тело. Верх неприличия. Но почему тогда настолько нравится?

– Еще немного, и твои перья меня не остановят, – едва слышно произнес Мариус.

Алька отшатнулась, едва не слетела на пол с кровати, но была удержана неожиданно крепкой рукой.

– Ты мне мешаешь регенерировать, Алайна Ритц.

Она ойкнула, когда Мариус подгреб ее к себе и попросту положил поверх себя. Лицом к лицу, глаза в глаза.

– И просто напрашиваешься на наказание, – выдохнул ей в губы.

– Я же… – Она несмело попыталась сползти, да и вообще отползти подальше.

Щеки полыхали. Видано ли, она сама целовала его, а он, оказывается, проснулся, но притворялся. Ждал, что дальше будет. Хитрый, хитрый…

– И твои перья мне не помешают, – шептал он, а руки уже гуляли по Алькиной спине, опускаясь на поясницу, выписывая замысловатые узоры поверх мягких перышек.

«Я же голая! – в отчаянии подумала она. – Мамочки, голая!»