Страстотерпцы

Времени потеряли много, пристав бедную животину «побивай да побивай».

   — Не доедем, — сказал Аввакум. — Подохнет лошадка без роздыху и от побоев.

Пристав опять в ругань, а делать нечего, трусцой до яма ехали. Лошадь поменяли — и вскачь, вытрясая душу на царской дороге. Девяносто вёрст за день отмахали. Ночевал Аввакум на патриаршем дворе.

Утром 13 мая в день мученицы Гликерии-девы и с нею Лаодикия, стража темничного, Аввакума привели в патриаршую, Никоном поставленную Крестовую палату.

   — Сколько вас по мою голову! — сказал Аввакум, вглядываясь в лица судий. — Сожрите, львы, крови жаждущие!

   — Умерь злобу свою, протопоп, — со смирением обратился к прежнему другу своему Иларион Рязанский. — Мы призвали тебя, чтобы спросить: принимаешь ли исправленный от ошибок древних переписчиков Символ Веры?

   — А сам-то принимаешь ли Бога истинного, несчастный? Когда в Желтоводском монастыре молились с тобою — принимал. Да ныне дают тебе полизать блюда с обильных столов, ты и рад поклоняться неистинному Исусу Христу. Поглядите на себя, архипастыри, какие пузени наели. Чего прячешь щёки свои, Павел? От постов они бывают бледны, а у тебя от сладких яств кровь так и взыгрывает. За истинного Христа вы меня десять недель в цепях держали, как пса.

   — Признаешь ли, протопоп, троеперстие? — спросил архимандрит Иоаким.

   — Не смею шишом знаменоваться! Упаси меня Боже! Это вы — смелые!

   — Признаешь ли истинными новые служебники? — пылая щеками, выкрикнул по-петушиному Павел.

   — Коли скажу — признаю, так ты меня за стол, что ли, за свой, с лебедями да осётрами, посадишь? Ты-то, думаю, не служебник, а лебедей с осётрами исповедуешь. Вон Питирим. Бога боится и вздыхает, как девица. Какому служебнику, скажи, верить, Никон их шесть издал, и все разные. Нет, господа: не признаю ваших книг. Правлены сии книги жидом Арсеном, испорчены с умыслом. Другой жид, Паисий Газский — Лигарид, — задурил царя и вас. А ему на помощь прискакал быстрый Симеон, тоже, видать, жидёнок, мирское имя его Самуил Ситнианович.

   — Справщик Арсений, митрополит Паисий, наставник наследника Симеон Полоцкий — вероисповедания православного.

   — Православного ли? Арсен за лютеранскую ересь сидел в соловецкой тюрьме, Паисий Лигарид в дьяконы папой ставлен, папёжник, краснобай Симеон — духовный им брат, а все вы, московские попы, — подбрёхи хитроумных еретиков и сами еретики.

   — Не сметь поганить поганым языком доброе московское священство! — закричал Павел. — И пошёл ты к чёрту отсюда!

   — Кому служишь, того и поминаешь! — нарочито громко засмеялся Аввакум. — Погляжу — не собор тут у вас, а Содом с Гоморрой! Бляди вы! В церквах не Богу поёте, себя тешите! Господь накажет вас! Разучились по-своему петь.

   — Именем Господа Бога Иисуса Христа, всего архиерейского собора Русской Православной Церкви за ругань на Символ Веры, за ругань на троеперстное крещение, за ругань на священные книги, за хулу и матерщину на справщиков, архиереев, на всё московское священство подлежишь ты, протопоп Аввакум Петров, извержению из священного сана и анафеме!

Митрополит сарский и подонский Павел пропел приговор, как аллилуйю.

Дюжие патриаршие дети боярские подхватили под руки неистового упрямца, выволокли из Крестовой палаты. До Успенского собора — двором пройти да краем площади. Поглядел Аввакум на Ивана Великого:

   — Господи, как высоко поднят крест. Всему миру, кажется, явлен. А поди ж ты, живущие под ним — не видят его.

Обратился к Благовещенской церкви, к сияющим куполам:

   — Позеленеть бы золоту от бесстыдства священноугодников! Не Божьих — угодников маммоны!

Подходя к паперти Успенского собора, повернулся, поглядел на Архангельский собор, сжалось испугом сердце.

   — Святители московские! Не оставьте!

Провожатые грубо втиснули протопопа в храм.

Шла обедня. Слева у стены в окружении четырёх монахов стоял дьякон Фёдор. Тоже привели расстригать.

Аввакум вслушался в службу. Священники совершали Большой выход, перенесение причастия с жертвенника на престол.

Едва сие действо закончилось, призвали дьякона Фёдора, зачитали соборное постановление, остригли, прокляли. Вторым поставили лицом к народу протопопа Аввакума. Отрезали бороду, голову стригли, как овцу стригут, начисто, оставили один хохол: не протопоп — поляк.

И кричал Аввакум со своего высокого места:

   — Народ, миленький! Запрещаю именем Господа Исуса Христа принимать Божественные тайны от священников, творящих службу по книгам, испорченным еретиком Никоном! В тех книгах дьявол сидит!

Аввакуму провозгласили троекратную анафему, но и он трижды проклял священников собора.

   — Да падёт на вас анафема, ибо покорились отступникам от веры святых отцов наших! Да запустеет сей храм! Быть ему пусту, покуда не сгинут прелестники народа русского!

Прихожане плакали, падали на колени, протягивая руки к протопопу:

   — Благослови, отче!

Подбирали с полу упавшие пряди волос и бороды, кричали:

   — Что же делается на святой Руси?! Что же делается?!

Испугавшись мятежа, власти прислали стрельцов, и Аввакума отвели на патриарший двор, посадили в подвал, за решётку.