Страстотерпцы

Василиса закружилась ещё быстрее, засвистела по-змеиному, подпрыгнула — Иове показалось, что пролетела, — и стала перед ним, тяжело, радостно дыша.

   — Имечки раздали. Теперь травы к нам будут добры. Сорвём — не обидятся, не станут мстить.

Отёрла кончиками платка вспотевшие глазницы, улыбнулась, наклонилась и дала ему в руку пахучий, невзрачный, мохнатенький цветок.

   — Шалфей. Запомнил? Понюхай — никогда не забудешь. Листья язвы залечивают. Цветок прост, да силу имеет большую. Если его зарыть в навоз да прочитать над ним заклинаньице, знаешь чего из гнили-то выйдет? Червь мохнатый. Того червя бросай в огонь, и уж такой гром хряпнет — упадёшь со страху. А если того червя положить в лампаду, весь пол в избе покроется змеями. Ступнуть будет некуда.

Василиса заглянула Иове в глаза.

   — Запомнил? Ты запоминай! Бабушка спрашивать будет. За всякую позабудку — три розги.

Они пошли между дубами, не срывая могучих, грудастых боровиков с тугими тёмными шляпками.

   — Грибы нам нынче не нужны, — сказала Василиса, будто знала, о чём подумал Иова. — Вот чего нам нужно.

Сорвала чернобыльник.

   — От молний защищает, от падучей болезни. Дьявола прочь гонит! Если в лапти положишь, тридцать вёрст отшагай — не устанешь.

Побежала глазами по поляне. Улыбнулась. Сорвала растеньице, принесла Иове.

   — Чемерица. Лунатикам её дают, чтоб по крышам не ходили. Паршу у собак лечит. От водянки — первое средство. Моя бабушка натолчёт её и в еду себе подсыпает, старость гонит.

Они снова пошли между дубами.

   — Мой тёзка! — радостно крикнула Василиса, срывая василёк. — Тоже не простой цветочек. Желтуху лечит, глисты гонит. Живот схватит — попей отварчику, и будешь здрав. На груди его носи — ни один колдун к тебе не привяжется. А коли знаешь заклинания — заклинаниям тебя бабушка научит, — так брось с заветным словом в костёр; звёзды по небу, как мыши, забегают. Дым василька страх на человека нагоняет. Лошади от того дыма бегут как бешеные.

Посмотрела на Иову, засмеялась.

   — Довольно с тебя? Пойдём к соснам, по малину.

Сосны стояли среди дубравы, как остров.

Василиса поклонилась бору:

   — Здравствуй! — И сказала Иове: — Ты с деревьями здоровайся. Они любят уважение. А теперь запоминай. Когда тебе понадобится узнать заветное число, приходи до восхода солнца к сосне. Как краешек солнышка покажется, так сразу ступай вокруг сосны, да широко захватывай. Круг надо сомкнуть, когда солнце полностью выйдет. В том кругу считай упавшие шишки. Сколько шишек, таково и есть заветное число.

Василиса сняла кусок коры, отделила верхнюю кожицу, показала Иове:

   — Этим ранки лечат... А коли грудь заложит, пьют отвар из шишек. От болезни груди шишки сушат. Только запомни: не на солнышке, в тени. Потом несколько раз кипятят и пьют.

   — Почему несколько?

   — Целебней.

Подошла к Иове совсем близко, спросила, глядя в глаза:

   — Целоваться тебя ещё не учили?

Иова замотал головой.

   — Так я тебя научу.

Подхватила, приподняла и звонко поцеловала в губы. Иова отбивался, руками, ногами. Василиса, смеясь, отпустила его, и он тёр руками свои губы, хоть и чувствовал, что на них совсем уж не противный запах малины, молока и ещё чего-то неведомого, запретного.

3

Мрачнее тучи встретил Савва ненаглядную Енафу.

   — Тебя три дня черти носят неведомо где, а в доме пропажа.

   — Какая пропажа?

   — Сына увели. Работники в один голос твердят — улетел! Я собрался к воеводе челом бить, а мне горшок серебра принесли.

Горшок стоял на столе. Енафа приподняла: тяжелёхенек, фунта три-четыре.

   — Кто принёс?

   — Не видел. Работники сказывают, человек этот велел передать: сын жив-здоров, срок придёт — вернётся, а станете искать — будет вам красный петух.

Енафа села на лавку.

   — Наш сын, Савва, — царь лесных людей.

   — Царь?! Сбесилась ты, что ли?

   — Нет, Савва, не сбесилась... Ничего нельзя теперь поделать... Помнишь Лесовуху?..

Тейерь и Савва сел.

   — Одного сына нажили, и тот... царь.

   — Я тебе другого рожу.

   — До сей поры что-то не больно расстаралась.

   — Ты тоже не подолгу с нами жил. Затяжелела я, Саввушка... Будет у нас сынок.

   — Я и девке буду рад, — сказал Савва, опустился на колени перед иконами. — Господи, чудно украшена земля Твоя морями, реками, горами, городами. Смилуйся, дай мне дом, в коем молю Тебя, и землю, в которую ты привёл меня, до скончания века моего. Обещаю, Господи, потружусь ради Тебя, сколько сил есть, только не посылай мне больше странствий, не гони меня по земле от жены, от семьи.

Поцеловал икону Спаса и, подойдя к Енафе, поклонился ей до земли. Сели они рядком, и сказала Енафа:

   — Батюшку моего во сне видела. Поверишь ли, Савва, на облаках рожь сеял. Шагает машисто, зерно кидает от плеча, а я не удивляюсь, другое в ум никак не возьму, кто же батюшке облака в надел дал?

   — Твой батюшка и на облаках хлебушек вырастит. Люблю Малаха, да и Рыженькую никогда не забываю.

   — В конюхах теперь батюшка, совсем уж старенький, но верно ты говоришь, его хоть в цари поставь, не расстанется с полем. По зимней дороге пошлю-ка я ему волжской пшеницы на семена.

   — Ты лучше снаряди воз мороженых осётров да воз стерлядок — на уху всей Рыженькой.