Страсть и надежда

Господи, как же тяжело. Как невыносимо тяжело сказать: "Да". И как больно сказать: "Нет". Что будет с отцом от такого позора. Вынесет ли он это, переживет ли?

Кармелита закрыла глаза, открыла Глубоко, всей грудью вдохнула воздух и на выдохе сказала: — Да… Гулянье продолжилось, — Любимые хозяева и дорогие, особенно для хозяев, гости, поднимем же бокалы за молодых! — закричал Бейбут.

Все его дружно поддерживают в столь своевременном начинании.

— Ну вот, друг ты мой старинный, — сказал Баро, когда Бейбут присел за стол. — Наконец-то мы с тобой породнились! А?! Теперь мы сваты. У меня теперь двое детей…

— И у меня двое детей! — подхватил Бейбут. Все опять рассмеялись.

Бейбут и Баро снова чокнулись и выпили.

— В такой день только песни петь. Баро повернулся к Кармелите.

— Дочка, спой нам песню!

Кармелита протянула свой бокал сидящему рядом Миро. Бейбут взял гитару начал наигрывать мелодию. Но не суждено было зазвучать песне.

— Извини, папа, мне что-то душно, — сказала Кармелита. — Я выйду на минутку на свежий воздух.

И снова у каждого, кто был рядом и слышал эти слова, в голове пронеслось: как бы не повторилось снова, что было совсем недавно.

Кармелита пошла к выходу, но Рубина ее остановила:

— Не ходи, Кармелита, будь дома… Что-то тревожно мне.

— Я пойду…

Кармелита выбежала из гостиной. Миро тоже встал из-за стола и направился за ней. Рубина попыталась остановить хотя бы его:

— Миро… Погоди сынок… Ну хоть ты не ходи на улицу. Еще налюбуешься своей суженой. Пусть она подышит воздухом. Знать, нужно ей сейчас побыть одной…

Миро мягко, уважительно отстранил руку Рубины и вышел во двор вслед за Кармелитой.

Что тут делать… Рубина кивнула Бейбуту, мол, чего остановился, играй.

Повернулась к гостям и затянула лукавую песню.

— Ромалэ, гуляем! Гуляем!!! — крикнул Баро и первым пошел в пляс. Все подтянулись вслед за ним. И мысленно жалели Рыча, который один остался на охране.

Миро и Кармелита вышли в сад, стали неспешно прогуливаться. Из дома слышались музыка, пение Рубины, голоса их сородичей, грохот горячего, от души, танца. И все это вместе, одним неразрывным, но и несоединимым шумом.

Трудно было начать разговор.

— Прости, Миро. Прости, я не хотела тебя обидеть.

— О чем ты? О чем ты говоришь? Какие могут быть обиды между нами?

Кармелита опять начала плакать. Слезы привычно закапали из уставших от плача глаз.

— Не могу я… Не могу я тебя обманывать. И других обманывать не хочу.

— Я знал это…

— И все равно согласился на эту свадьбу? — Да…

— Зачем, Миро?.. Ну скажи мне, зачем ты хочешь быть со мной несчастным?

— Кармелита! Ты не представляешь, как я ждал этого дня. И мы не будем с тобой несчастливы. Обещаю тебе. Все пройдет. Верь мне. И я сделаю все, чтобы успокоить твое сердце.

И вдруг раздался выстрел. Во всеобщем веселом грохоте его никто не расслышал. Почти никто. Лишь одна Рубина что-то почуяла. Она прекратила петь, вышла из танцевального круга и побежала к выходу, на ходу говоря самой себе (все равно сегодня никто ее больше не слушал):

— Что же там? Что? Говорила же я не выходить из дома. Не ходить во двор. Дома и стены помогают, а в лесу и палки стреляют!

Глава 15

Наконец-то Форс добрался до Астахова. Леонид Вячеславович очень надеялся, что хоть тут-то ему удастся прервать череду неудач, складывающуюся у него в последнее время. Действия Николая давно уж пора подкорректировать.

Надо бы оживить в нем страхи и недоверие к Зарецкому.

Но с самого же начала Форса ждало страшнейшее разочарование.

— Вот! — Астахов гордо выложил перед ним бумаги. — Это копии документов, которые я послал Зарецкому.

Форс вчитался в бумаги и обомлел. Елки-палки, да что ж это делается, как он мог так упустить ситуацию из-под контроля, куда глаза его глядели. Нельзя, нельзя было так зацикливаться на делах вне Управска. А теперь, может так статься, Управск для него будет совсем потерян. Или (а вдруг?) все еще можно повернуть назад?

— Николай Андреевич! Вы что, действительно хотите сотрудничать с Зарецким пот по этому проекту?

— Конечно.

— Но проект ваш! Получается, что вы принесли его Зарецкому на блюдечке с голубой каемочкой.

— Получается, так. Но это только с одной стороны. А с другой, Леонид, выходит, что вместе с Зарецким мы можем поднять этот проект на более высокий уровень.

Ой, как плохо, совсем дурно. У Астахова уже успело сложиться свое мнение. А это самое страшное. С ним (и им) легко играть, когда он сомневается, колеблется. Но когда уж на что-то решился, спорить очень трудно.

— И что Зарецкий? — вкрадчиво спросил Форс, стараясь придать своему голосу максимально одобрительные интонации. — Конечно же, принял ваше предложение с радостью.

— Нет. Он пока ничего определенного не ответил. Вот это хорошо. Тут нужно проявить себя горячим борцом за интересы астаховской империи.

— Как?! Он еще и не ответил?!

— Так ему не до этого было. У дочери то ли свадьба, то ли сватовство…

Форс задохнулся в своем праведном гневе:

— Его молчание — это неуважение к вам!