Страсть и надежда

— Доченька, это ты так думаешь! А обвинитель и судья, поверь мне, думали бы совсем иначе. За дачу ложных показаний может сесть не только свидетель, но и адвокат, который это поощряет. И другие физические лица, склонявшие к лжесвидетельству. Ты же не хочешь, чтобы твой папочка сел в тюрьму? Да и сама туда не жаждешь. Ведь так?

— Нет, конечно, не хочу, но… Но неужели, все что мы придумали, настолько плохо?

Вопрос прозвучал так наивно и беззащитно, что даже каменное сердце Форса дрогнуло.

— Очень плохо, Светочка, очень. Просто глупо. Так что ни в чем Антона не вини. А вообще, я не понимаю, что у вас с Антоном за отношения?

Света, чтоб успокоиться, налила и себе полбокала вина.

А отец, пользуясь моментом, продолжил наступление.

— Света, я вообще хотел бы понять, что у вас с Антоном. Вроде хороший парень, души в тебе не чает, выставку организовал. Провальную, правда, но это уж не по его вине. А теперь вы общаетесь только по таким милым поводам, как лжесвидетельство… Что произошло?

— Мы с Антоном в ссоре.

— Не страшно. Милые бранятся, только тешатся… Вы могли бы стать прекрасной парой.

— Нет, пап, все очень серьезно, и я вообще думаю, что это не ссора, а разрыв. Все, понимаешь?

Форс улыбнулся:

— Не зарекайся. Все еще наладится.

— Я так не думаю. И вообще… Папочка! Мы сами во всем разберемся!

Хорошо?

— Ну разбирайтесь, разбирайтесь. Время терпит. Только помни, с ним тебя ждет хорошее, обеспеченное, безоблачное будущее… Если его, конечно, не посадят из-за какой-нибудь очередной твоей гениальной придумки.

— Папа, ну хватит, а?

С таким отцом трудно спорить. Практически невозможно.

Глава 35

Девяносто девять вопросов из ста Баро решал сходу, сразу. И почти всегда его решение было правильным. Оттого-то он и был цыганским бароном, ответственным за жизнь, безопасность и благополучие своих близких.

Но, изредка, попадались задачки, которые Баро не мог решить сразу. А значит, не мог решить вообще. Вот и сейчас Зарецкий никак не мог понять, что же ему делать на суде. Непокорная дочка никак не соглашалась на его условия.

И что ж теперь — так никому и не говорить о том, что видел в саду в минуту покушения Рыч? Максима, конечно, осудят. Но как после этого смотреть в глаза дочери?

Нелегко было и Рычу после всего, что он услышал о Максиме, неестественно, запредельно, идиотски всепрощающем. Человек, не сдающий ментам своего противника, пока еще даже неизвестного, в Рычевых понятиях значил очень много. И уж никак не заслуживал того, чтоб на него навесили чужое глупое покушение. Рыч даже начал про себя прикидывать — думать, решать: а если Баро не даст ему команду — хватит ли у него сил, воли, промолчать?.. Или, может, признаться во всем, обеспечив свободу Максиму (а уж там, на свободе хорошо бы ему наново набить морду, чтоб не заносился).

Да, вот так все непросто… Поэтому когда Баро вызвал Рыча к себе в кабинет, оба какое-то время молчали, не зная, как начать разговор.

— Последнее заседание суда над Орловым совсем скоро, — безлично, вроде бы, ни к кому не обращаясь, сказал Зарецкий.

Но Рыч только ждал, чтобы хозяин заговорил:

— И что же мне теперь делать, Баро?

Зарецкий резко рубанул рукой:

— Ты пойдешь и скажешь всю правду. Я не могу позволить сесть в тюрьму невинному человеку. Мы, цыгане, и сами слишком часто сидели безвинно, чтобы допустить такое.

— Извините, Баро, но почему мы так долго тянули с правдой? Вы же понимаете, ведь в суде мне говорить. Что я отвечу судье и прокурору?

— Ну ответишь… что… — Зарецкий совершенно не представлял, что сказать Рычу, в чем и признался по-честному. — Не знаю, Рыч, что ты скажешь.

Давай я срочно вызову Форса, обсудим…

В кабинет без стука ворвалась Кармелита:

— Папа, мне нужно с тобой поговорить. Очень нужно…

— Ступай, Рыч, мы потом договорим, — сказал Баро с облегчением.

Рыч пожал плечами, вышел из кабинета. Кармелита проводила его взглядом, проследила, хорошо ли охранник закрыл дверь, и лишь тогда заговорила.

— Папа… ты знаешь, я много думала… я решила принять твое условие, — сказала, как в прорубь нырнула.

Баро пришлось включить всю силу воли, чтобы промолчать и не сказать, что он уж сам был готов выполнить все условия дочери.

— Я выйду замуж за Миро. Только пусть Максим окажется на свободе.

Баро смутился, опустил глаза. Сейчас еще не поздно сказать дочке, что он и сам, без всяких условий решился дать Максиму вольную. Но нет, нет… Баро окончательно взял себя в руки, посмотрел дочери прямо в зрачки. И в его глазах снова была только суровость, никакой жалости.

— То есть ты твердо решила принять мое условие, Кармелита? Возврата к старому не будет?

— Да. Если ты имеешь в виду мои чувства к Максиму, то да…

— Я имею в виду ту глупость, которую ты принимаешь за "чувства"!

Как же захотелось Кармелите взорваться, запустить в голову отцу стул, нет, пожалуй, стул слишком тяжелый. Да хоть вот эту настольную лампу! Но она взяла себя в руки, сказала подчеркнуто послушно, покорно:

— Я сделаю все, что ты скажешь…

— Ты выйдешь замуж за Миро!

— Я выйду замуж за Миро…

— И дашь мне слово, что никогда не будешь встречаться с этим гаджо!