Страшно ли мне?

Мне было нечего ему ответить. Теперь все эти мальчишки, у которых отняли юность, навсегда останутся солдатами? Разве кто-нибудь из них был военным по призванию? Очевидно, героизм себя не оправдывает. Он приносит боль и одиночество. Ах, Станко. Как он в детстве радовался, когда по воскресеньям мама давала ему полоску холста. И нитки. Он вышивал, вышивал. Цветы, звезды, солнце, сосны. Маме — красное сердце. Каждому из нас подарил носовой платочек с именами. На каждом платке вышил имена всех членов семьи. И такого мальчика — в армию. Вот так, запросто. Служить всю жизнь.

И Франц. О существовании скольких книг я узнала благодаря ему. Он приносил их домой, и мы разговаривали ночи напролет, мечтали. О чем мечтали, зависело от прочитанной книги. Мы путешествовали по миру, размышляли о тайнах, о счастье, о страдании, о чувстве вины, о Боге, о вере, о дальних странах, куда мы когда-нибудь, а на самом деле совсем скоро, отправимся. Однажды. А теперь? Его опять отправили на румынскую границу. Вместо благодарности за все эти допросы днем и ночью, когда он приходил домой всякий раз еще более бледный, чем обычно, и молчал. На румынскую границу, в такое время. Уже давно, очень давно от него нет известий.

Я им обоим помогу. Как, пока не знаю. И его я тоже просила. Армия не для них. Вот Йоже — да. Он сам хочет быть военным. И семья за него спокойна. И Лойзе разрешили учиться на юридическом факультете, у него слабое здоровье, для военной службы он непригоден. А Драго просто счастлив в своей мореходке, там, на море.

«Приезжайте, приезжайте в гости. Здесь такая красота», — пишет нам постоянно.

Наконец, самый младший. Маленький связной партизанской бригады снова пошел в школу. В тот же класс, куда ходил до войны. Одноклассники на четыре года его младше. Каждый день приходит из школы в слезах. Рядом за партами дети, которые никогда не видели смерти. А он четыре года был связным. Для его одноклассников это ничего не значит. Выдержит ли он? Так гордился своей титовкой, а теперь ее прячет. Боюсь за него. Отец злится, а мама расстраивается.

Снова раскрываю маленькую книжечку. С моим именем. С печатью университета.

«Теперь ты счастлива», — смеется Ольга за моей спиной.

А Катя?

«Он тебя любит. И все у тебя получится».

С удовольствием пригласила бы обеих выпить чаю с чем-нибудь сладким. Но не могу — некуда пока. Думаю, самое время открыться какому-нибудь довоенному кафе.

*

Милош.

Открываю дверь и вижу его широкую улыбку. Он немного похудел.

«Где ты был?»

«Ох, не спрашивай».

Наливаю ему бокал вина.

«А винцо-то кисловато».

«У нас только такое. Домашнее».

«Давно я не пил вина. Хорошее».

Милош переночевал у нас. Засиделись за полночь. И она тоже. С тех пор, как пошла учиться, стала еще тоньше, черные круги под глазами. Но счастлива. Ждем, что расскажет Милош.

«Я предупреждал про Сталина и Советский Союз, но меня не послушали. Я им говорил, что русские нам покажут. Но меня не послушали. А когда, разозлившись, пришел к Магии, он тоже не пожелал слушать. Выгнал меня из кабинета. А потом за мной пришли».

«Куда тебя отправили?»

«Не спрашивай».

«Выпустили, уже хорошо».

«Когда узнал про эту заваруху со Сталиным, боялся, не захотят признать ошибку и засадят надолго. Правда, боялся. Был уверен, что останусь там».

«На здоровье!»

Предложили Милошу пожить у нас. Пока ситуация с ним не прояснится.

Девочка проснулась.

«Как она на тебя похожа», — говорит Милош, и с восхищением на нее смотрит. Не на малышку. На ее мать. Я ревную? Нет, уже нет.

1952

Наконец, мы с мамой остались вдвоем. Тоне привез нас сюда. Мама говорит, что это курорт на водах.

Я вообще-то не знаю, что такое курорт. Но утром мы пошли в бассейн. С теплой водой и пузырьками. Долго сидели в теплой воде, я проголодалась. Очень сильно. Утром здесь дают тёплый хлеб с клубничным джемом. А дома у нас всегда только сливовый. В это время на кухне стоят большие тазы со сливами и сахаром. Мы все должны помешивать. Быстро, потому что все кипит и брызжет во все стороны. На стены, на полки, на нас. Когда джем уже в банках, приходят дяди, мамины братья, и белят кухню. А в кладовке стоит тысяча, наверняка почти тысяча банок со сливовым джемом. Сливовый джем утром, сливовый джем вечером.

Теперь я знаю, что такое курорт. Это что-то такое, где мама принадлежит только тебе, где есть бассейн с теплой водой, с пузырьками, которая никогда не остывает, и это что-то такое, где на завтрак дают клубничный джем.

«Мы с тобой здесь пробудем три дня», — говорит мама.

Сидим с ней на балконе, и я смотрю, как она сушит свои длинные волосы на солнце. Три дня. Одни. Чуть не плачу. Три дня одни, и больше никого. Дома мама все время работает за закрытыми дверями в гостиной, с ней там еще трое. Стол, за которым они сидят, завален тетрадями и книгами. Они все время рисуют бутылочки, пишут буквы и цифры. Иногда разрешают и мне сесть за этот стол. Дают лист бумаги, и я тоже могу рисовать бутылочки, и трубы, и солнце. Или даже лодку с парусами.