Страна, которой нет

В России любят по-родительски морализировать. Но ещё больше в России обожают по-детски нарушать законы, установления и предписания. Не любят в России рационалистов, «деловых чуваков». На Руси опасливо почитали Ивана Грозного, боготворили младенчески простодушного Феодора Иоанновича, но не уважали трезвомыслов — Бориса Годунова, Василия Шуйского, Лжедмитрия Первого.

Я работаю вузовским преподавателем. Мне доводилось преподавать «представителям черкесской диаспоры» — молодым адыгам, приехавшим в Адыгею из европеизированной Турции или из неевропеизированной Иордании. Эти ребята могли быть разными — более образованными, менее образованными. Но у всех у них не было одной черты, всегда присущей российским студентам — и русским, и адыгам (российским адыгам).

И эта черта — инфантилизм.

(Обычное дело: студенты — уже с самой первой лекции — улыбчиво канючат: «Ну отпусти-и-ите нас, пожалуйста», потом перестают ходить на занятия без объяснения причин, а когда появляются, то всем своим видом дают преподавателю знать: «Мы ведь дети, мы ведь только дети»; ни студенты из Европы, ни студенты из арабских стран никогда так не делают).

Поскольку всё это очень мешает мне в моей преподавательской практике, я выработал (как идеал для себя) такую формулу личности (уж не знаю, как её определить: ни Западу, ни Востоку, ни — особенно — Руси она не соответствует):

Взрослый-равновесие Ребёнка и Родителя.

Я слишком часто имею дело с инфантилизмом, поэтому я не люблю его…»

Кирилл Анкудинов, «Не хотим взрослеть!»

*За формулировки К.А. авторы сего текста ответственности не несут.

Рафик аль-Сольх, неофициальный глава семьи аль-Сольх

- Несомненно, во всем случившемся в первую очередь моя вина. Но, к сожалению, у меня не было возможности пасти сотрудника, который получил вполне определенные распоряжения…

Начальник Сектора А слегка разводит руками – мол, господин замминистра и сам может представить, что такое срочный вызов от генерала Айнура, который опять наобещал Вождю дюжину ифритов до завтрака и теперь не знает, сумеет ли представить хотя бы одного джинна...

- Я все понимаю, - говорит Рафик аль-Сольх. – Я его убью, честное слово!

Он идет рядом с гостем по крытому саду МИДа и думает – какое счастье, что я решил не принимать Штааля в кабинете. Здесь хотя бы ничего не хочется разбить. И шум воды почти гасит шум глушилок.

- Это несколько…

- Ничего, у меня запасные есть, - усмехается он через силу: надо же показать, что это шутка. Все-таки шутка.

Все оказалось куда проще, куда глупее и куда постыднее. Поначалу, памятуя о недавнем разговоре с Бреннером, Рафик готов был поверить, что воспоминания Фарида фальшивые, что ему их внушили, что все это – подделка. Когда перед ним развернулась полная картина – с хронометражем, с «блохой», которую подсадили мальчику армейцы, и подробной расшифровкой записей, - он уже не мог отказываться от очевидного. Фарид заварил всю кашу сам, по собственной дури. Полез к Бреннеру, угодил в гнездо талибов, наследил везде, где мог, и едва не стал причиной настоящей войны.

И поверить в то, что его на это навели тонким психологическим маневром, мог только европеец, плохо знающий его сына. Любая манипуляция разбилась бы о фаридовские "я хочу". Он хотел. Хотел натянуть нос старшему коллеге, который относился к нему без должного восторга, раскрыть настоящий заговор, продвинуться по службе…

Он хотел - и даже не поднял материалы из семейного архива. Даже доступные ему, не поднял.

- У меня... - продолжает Рафик.