Сторона Германтов

— Зезетта, прошу тебя, не надо так глазеть на этого молодого человека, — произнес Сен-Лу, и лицо его еще гуще, чем в прошлый раз, подернулось красными пятнами, словно кровавой грозовой тучей, сквозь которую черты моего друга, и без того крупные, раздулись и потемнели. — Если ты решила привлечь к нам внимание, я лучше пообедаю в другом месте и дождусь тебя в театре.

Тем временем кто-то подошел к Эме и сказал, что один господин желает с ним переговорить и просит подойти к его экипажу. Сен-Лу вечно опасался, что кто-нибудь хочет передать его подруге любовную записку, поэтому он присмотрелся к карете и заметил там г-на де Шарлюса: руки его были обтянуты белыми перчатками в черную полоску, в петлице красовалась бутоньерка

— Посмотри только, — сказал он мне, понизив голос, — моя семья и тут меня выслеживает. Прошу тебя, раз уж ты хорошо знаком с метрдотелем, а я-то его не знаю, попроси его не подходить к карете, а не то он наверняка нас выдаст. Или пускай подойдет официант, который о нас понятия не имеет. Если дяде скажут, что меня тут не знают, сам он в кафе не войдет, уж я его изучил, он терпеть не может подобные заведения. Но как все-таки невыносимо: этот старый волокита сам никак не утихомирится, а меня вечно поучает, да еще и шпионит за мной!

Я дал Эме надлежащие указания, и он отправил одного из рассыльных сказать, что сам он выйти не может, а если господин в карете спросит маркиза де Сен-Лу, ответить, что его тут не знают. Вскоре карета уехала. Но подруга Сен-Лу не слышала, о чем мы шептались, и вообразила, будто речь идет о молодом человеке, за которого Робер ее упрекал, когда она строила ему глазки, и разразилась упреками:

— Еще не хватало! Теперь уже этот господин? Ты бы меня предупреждал, что ли, а то велика радость обедать в такой обстановке! Не обращайте внимания на его болтовню, он же ненормальный, — продолжала она, обернувшись ко мне, — он воображает, что это очень изысканно: вельможе положено ревновать.

По движениям ее рук и ног было видно, как она нервничает.

— Но, Зезетта, мне же самому неприятно. Ты выставляешь нас на посмешище этому господину, он решит, что ты делаешь ему авансы, а на вид он совершенно гнусный тип.

— А мне он, наоборот, очень нравится: во-первых, у него чудные глаза, и какие взгляды он бросает на женщин! Ясно, что женщины ему нравятся.

— Если ты такая дура, помолчи хотя бы, пока я не уйду, — вскричал Робер. — Официант, подайте мои вещи!

Я не знал, идти ли мне за ним.

— Нет, я хочу побыть один, — сказал он мне тем же тоном, каким только что говорил с любовницей: он словно на меня рассердился. Его ярость была как одна и та же музыкальная фраза, на которую в опере поются несколько реплик, в либретто совершенно разные и по смыслу, и по интонации, но объединенные одним и тем же чувством. Когда Робер ушел, его любовница подозвала Эме и принялась задавать ему вопросы. Затем она поинтересовалась, какое впечатление он на меня производит.

— Забавный у него взгляд, правда? Понимаете, мне было бы так занятно узнать, какие мысли бродят у него в голове, хотелось бы, чтобы он почаще мне прислуживал, и я рада была бы с ним куда-нибудь съездить. Только это, ничего больше. Мы же не обязаны любить всех, кто нам нравится, это было бы совершенно ужасно. Робер зря воображает себе невесть что. Я же все это проделываю только в мыслях, Роберу не о чем беспокоиться. (Она не сводила глаз с Эме.) Нет, вы посмотрите, какие у него черные глаза: хотелось бы знать, что в них таится.