Ни месяца, ни звезд, ни даже неба нетЯзык свечи бросает луч украдкойИ озаряет там, в окне, пугливый светЛисты дерев, играющие в прятки.От колыханья серых листьев, оттого,Что на себя не можешь положиться,Я твердо знаю — нет страшнее ничего,Чем предо мной лежащая страница.Она пуста, она бела, и все-таки онаДля нас с тобою очень много значит:Угрюмая, квадратная, она полнаПредчувствием грядущей неудачи.О если б подменить сей белый лист я могЛистом древесным на одно мгновенье,Я б выдал то, что на листе наметил БогЗа новое мое стихотворенье.И в паутине жилок, в ржавчине краев,В едва заметных желтоватых пятнахНашла бы ты следы таинственные слов,Потерянных и ныне непонятных.1948«Продолговатый лист растущей кукурузы…»
Продолговатый лист растущей кукурузыВоронкой свит не для красы,А для того, чтобы заботливая музаВ него роняла капельки росы.И в зной, когда шуршат под ветром желтым стебли,Не может раскаленный шквал,Как он ни рвет листы, как он их ни колеблет,Разбить предусмотрительный бокал.Сквозь каплю той росы лучи до дна проходят,Но каждый луч преображен,И он уж не мертвит, а в корни жизнь приводит,Животворящим делается он.Растенье смотрит в мир сквозь выпуклую водуИ, поглощая влажный свет,Благословляет зной и знойную природу,До смерти веря в то, что смерти нет.1948Шелковичный червь («Вся жизнь червя — листва, травинки, мох да плесень…»)
Вся жизнь червя — листва, травинки, мох да плесень,Вся жизнь червя пройдет меж сучьев и коряг,Но в некий срок на ветке он повеситСвой легкий шелковистый саркофагИ в нем умрет, и человек из тонких нитей,Из кокона полупрозрачного соткетТот шелк, что для значительных событийКупец на верхней полке бережет.И ты, когда по гулким, по церковным плитамВойдешь в другую жизнь, по-новому любя,Почувствуй, — в подвенечном платье скрытаДуша того, кто умер для тебя.1948ИЗ СБОРНИКА «ПЯТЬ ЧУВСТВ» (1970)
«Сорока с белой грудью на суку…»[15]
Сорока с белой грудью на суку,Шуршит-звенит трепещущий осинник,И ветерок кладет листок к листку,К полтиннику серебряный полтинник.Дрожит на длинной шейке лист сквозной,И вот другой, и все одной чеканки,И вдруг ромашкой, мятой и травойПахнёт — ну, словно из аптечной склянки.Сорока, накормив птенцов в дуплеИ вытянувши хвост, как фалды фрака,Слетит, треща, в кусты, пчела к землеНагнет пылающую чашу мака,И будет жизнь лесная течь и течь,Неистребимо — месяцы и годы…О, если б человеческая речьБыла бы лишь частицею природы!1952«Такая захолодь в изложине глубокой…»