Воды Хань прилепились к Сянъяну
[98],Здесь, у дамбы, привольно цветку.Ну, а мне здесь и чудно, и странно —Тучи с юга
[99]приносят тоску.Не дождаться мне вешних томленийИ ветрами развеянных грез.Ты, являющийся в сновиденьях,Зов сквозь небо давно уж не шлешь.734 г.
Ли Бо часто ездил в город Сянъян (совр. Сянфань), где, отказавшись от государевой службы, жил столь почитаемый им поэт Мэн Хаожань, и они вместе погружались в вольную стихию «ветра и потока», то есть не регламентированную никакими внешними установками жизнь в свободном общении с друзьями за жбанчиком вина, сочиняя и тут же нараспев декламируя стихи. Ведь, как уже после Ли Бо сформулировал поэт, «не вино цель хмельного старца». Вот одним из таких стихотворений и был анакреонтический гимн, написанный в песенном стиле, выбиваясь из нормативности традиционной поэтики. Стержнем его сюжета стала легендарная история о посадском начальнике Шань Цзяне, который любил погулять в тех местах и, захмелев, засыпал в кустах без шапки, что считалось непристойным.
Сянъянская песнь
Солнце к ночи прячется в горах,Кто-то там без шапки спит в кустахНу, веселье для сянъянской ребятни,Все горланят «Ах, копытца медные»
[100].Не смеяться над почтенным кто бы смог?Распластался, точно глиняный комок.Ай да чарка желтый попугай
[101]!В день по триста опрокидывай
[102]Целый век все тысяч тридцать шестьДней, и зелень волн окрестВиноградным вдруг покажется вином
[103],Сусло мутное поднимется холмом.Я на девку обменяю скакуна,Замурлычет песенку, хмельна,На телеге чайничек вина,Флейта с дудкой убеждают пить до дна.Чем вздыхать над незадавшейся судьбой
[104],Опрокинь-ка ты кувшинчик под луной.Посмотри на старый памятник Ян ХуЧерепашка раскололась, весь во мху
[105].Стоит ли слезинки здесь ронять?Стоит ли здесь душу омрачать?Ветер и луна всегда с тобойХоть ты рухни яшмовой горой
[106].Молодецкий ковшик для винца
[107]Ты с Ли Бо до самого конца.Скрылась Тучка княжеских утех
[108]На восток давно поток утек
[109]…734 г.
Много троп проложил Ли Бо в ближних и дальних окрестностях Аньлу, забредал в глухие места, подальше от хоженых дорожек, и, оставаясь один на один с природой, ощущал себя не наблюдателем, а частью ее, вечной и обновляющейся. Это и была та «чистота», к которой он стремился душой, мировоззрением, образом жизни.
Бреду вдоль наньянского родника Цинлэн
Мне дорого закатное светилоИ сей родник холодной чистоты,Закат дрожит в течении воды.Так трепетной душе все это мило!Пою восходу облачной луны…Но смолк — и слышу: вечен глас сосны.732 г.
Написал, взобравшись на камень посреди стремнины,
когда брел вдоль Белой речки в Наньяне
В верховьях Белой речки
[111]утром шел,Людей так рано нет здесь никогда,Зато прелестный островок нашел,Чисты, пусты и небо, и вода.Взгляд провожает к морю облака,Душа меж рыбок плещется в волнах,Закатного светила песнь долга,А к хижине ведет меня луна.732 г.