Степан Разин. Книга вторая

— У страха глаза велики! Двух десятков бесчинцев там нету! — воскликнул в гневе боярин.

— Ты глянь-ко, боярин, гляди! — непочтительно потянул его за рукав дворецкий, найдя щель в заборе.

Воевода взглянул сквозь щель. Толпа перед домом выросла. Стрельцов была, может быть, целая сотня. На улице стало темнеть, и разглядеть толпу было уже невозможно.

— Иван Семеныч! Эй, слышь, подобру к нам пришел бы! — кричали из-за ворот.

— Гришка Чикмаз, убеглый к ворам, возвернулся в город, — шептал воеводе на ухо сотник. — Чикмаз смущает стрельцов, да с ним же Никитка Петух. Их обоих по глотке узнаешь…

Воевода призвал боярыню и детей, приказал им уйти в сад и спрятаться в баньке.

— Боярин! Иван Семеныч! А ты-то тут как же один? И тебе бы сокрыться! — закричала боярыня.

Воевода грозно взглянул на нее.

— Я с тятей останусь! — решительно вызвался Федор.

— Куды ты еще! — со злостью рыкнул боярин. — А их кто же будет блюсти? — строго спросил он, кивнув на жену, дочерей и на младшего сына. — Саблю возьми да блюди! — приказал он.

Поддавшись отцовской хитрости, тот покорился.

Боярин вооружил холопов копьями и оставил их во дворе под началом сотника. Второго стрелецкого сотника поманил за собою в дом.

Они влезли на пыльный, пропахнувший дымом чердак. Из слухового окна глядели на темные кучки стрельцов, черневшие на улице и на площади перед домом. Слушали возрастающий гул голосов.

— Целый год, воевода, стрелецкие деньги держишь. Отдай! — крикнул гулкий, задорящий голос из ближней кучки стрельцов.

— Вот Чикмаз кричит, — шепнул воеводе сотник.

Стрельцы с каждой минутой смелели. Толпа их росла и приближалась к дому.

«Рейтаров позвать бы!» — подумалось воеводе. Он верил больше рейтарам и иноземному офицерству.

— Ворье боярское, сволочь! Царские деньги давай! — кричали стрельцы.

Воевода знал, что тут дело не в самом жалованье. Он понимал, что разинские подсыльщики Никитка Петух и Чикмаз сбивают стрельцов к возмущению, пользуясь всем, что может служить для раздоров и мятежа. Голоса толпы становились мрачней и грозней:

— У них не возьмешь добром, силой надо!

— Продать воеводскую рухлядь — всем городом будем сыты! — кричали снизу.

Кто-то зажег на площади факел.

— Огоньку под крыльцо воеводе, робята! — выкрикнули в толпе.

На шум подходили люди из улиц. Толпа заполняла площадь. В разных местах еще разгорелись факелы, тут и там освещая толпу. Во мраке людей казалось больше, чем их могла вместить площадь. Прозоровский видел злые лица кричащих людей. Крики сливались в один сплошной рев. Послышались тонкие, визгливые женские голоса:

— Робят кормить нечем!

— Ишь, засел там, молчит, как в берлоге!

Растрепанная стрельчиха выскочила из толпы, схватила с земли булыжник, подбежав близко к дому, вдруг вся извернулась и бросила камень.

С дребезгом раскололось стекло. Гордость и красота воеводского дома — узорчатое цветное окно рассыпалось в мелкие, жалобно звенящие осколки.

У воеводы заняло дух от бессильного бешенства. Он высунулся в окно, хотел крикнуть, но сотник его потащил назад.

— Боярин! Молчи, затаись! Ведь не люди — скоты. Разорвут на клоки! — шептал он.

Прозоровский его оттолкнул, но тут с площади долетел властный окрик:

— Стрельцы! Эй, стрельцы государевы! Бога бойтесь! Куда вы пришли! Чикмаз, вор, ты откуда?!

— Стрельцы! Разойдись по своим приказам! — грянул второй повелительный голос.

— Пятисотники Туров да Крицын, — шепнул сотник на ухо воеводе.

— Вас черт принес, головы, к нам на расправу! — откликнулся голос. — Робята, рубите голов!

— Берегись! — раздался чей-то крик.

— Эй, десятник! — звал кто-то.

— Секи их! Лопатой его по башке!

— Брось пистоль! Брось пистоль!

— Эй! Гасите огни!

Грянул выстрел.

Разглядеть ничего уже было нельзя. Можно было только угадывать, что творится.

— Вот так и другого!

— Повесят вас, дьяволы! — крикнул голос стрелецкого головы.

В сумерках там, где блеснул огонь выстрела, толпа сгустилась, послышался сабельный лязг. Тяжко дыша, воевода приник к слуховому окну, хотел разглядеть, что творится.

— А дай его мне! Ну-ка дай!..

— Отойди-и!..

Столкнулось железо с железом, раздался короткий выкрик, утонувший во многоголосой буре.

Воеводскую спину и плечи обдало жаром. Пот покатил по спине, по лицу, но боярин сдержал волненье, заметив, что сотник с ним рядом дрожит, как в трясухе…

Прозоровский при свете факелов узнал Чикмаза.

— А дай-ка сюды мне пистоль! — решительно прошептал он сотнику.

— Не надо, боярин, голубчик, не надо! Давай лучше так, сойдем на зады! — залепетал перепуганный сотник, стуча зубами.

— Дай пистоль, говорю! — зарычал воевода, уверенный в том, что, убей он Чикмаза, вся эта толпа шарахнется в темную ночь, побежит и рассеется.

Он повернулся к сотнику, но тот вдруг куда-то пропал.

— Стрелецкие деньги давай, воевода! — кричали снизу.

Боярин не выдержал бессильного бешенства. Высунувшись в слуховое окно с чердака, задыхаясь от злобы, он выкрикнул:

— Шишку с маком! Не дам ни деньги, воровской сброд! Не дам!

— Врешь, отдашь! — крикнул голос.

— Ан не дам! Ан не дам! — не помня себя, визгливо, как баба, кричал Прозоровский, до пояса вылезая из тесного чердачного окошка.