Степан Разин и его время

Разин не мог не считаться с массовым общественным мнением, согласно которому все хорошее исходит от царя, а все плохое — от изменников-бояр. Повстанческий предводитель и сам был отчасти подвержен этому привычному представлению, что нашло воплощение в пущенной в народ им и его сподвижниками легенде о якобы нашедшем убежище в лагере восставших царевиче Алексее Алексеевиче. «… Стенька, — сообщает иностранный очевидец, — пустил слух, будто царевич, бежав от злодейских рук бояр и князей, укрылся у него…» Для вящей убедительности Разин, по словам того же свидетеля, держал у себя «отрока лет 16, потомка одного из пятигорских черкесских князей, которого захватил в плен… Сей юный князь… принуждаем был… выдавать себя за высокую особу…». Он плыл в разинском караване на специальном судне, выложенном изнутри красным бархатом.

Однако инсценировка с «царевичем» — не только дань монархическим настроениям, но и тонкий расчет: «воскрешенный» повстанческим атаманом Алексей Алексеевич был того же корня, что и царствующий самодержец, приходился ему законным наследником. Следовательно, переход на сторону Разина, защищавшего интересы чуть было коварно не изведенного боярами царевича, не был со стороны народа нарушением крестоцелования на верность государю, а со стороны служилых людей — изменой присяге. В церквах примкнувшие к разинцам попы молились за царевича Алексея Алексеевича. Боевой клич восставших «Нечай!» толкуется иногда как имя, под которым подразумевался чудесно (нечаянно) спасшийся сын «Тишайшего».

Гипнотизирующее воздействие царского имени на умы миллионов людей — характерная черта политической идеологии того времени. Она восходит к гораздо более ранней эпохе, когда великие русские князья возглавляли праведную борьбу против ордынцев, немецких и шведских рыцарей.

Как и весь народ, Разин не был избавлен от наивного монархизма и искренне мечтал о крепком, справедливом и милосердном царе. Он не столько замахивался на самодержца, сколько хотел оградить его от лихих, злокозненных бояр, поправить сложившееся положение дел, стать верным царевым советником. Как свидетельствует хорошо информированный, но оставшийся неизвестным англичанин, Разин «был обольщаем надеждой, что будет говорить с самим великим государем и перед ним изустно защитит дело свое».

Столь же часто, как царево имя, Разин использовал в своих воззваниях еще одну устоявшуюся официальную формулу — стоять за веру православную, «за дом пресвятые богородицы и за всех святых».

Разин не был человеком набожным, но в молодости он исправно исполнял обеты, ходил на богомолье. Как и большинство казаков, он не проявлял особой щепетильности в вопросах веры и тем не менее не был «нехристем», как пытались его представить правительство царя Алексея и предавшая повстанческого атамана анафеме (проклятью) официальная церковь во главе с патриархом Иосафом. Военно-полевые условия казачьей жизни, малое число церквей и священнослужителей на Дону заставляли на многие вопросы религии, на обрядовые стороны смотреть гораздо проще, чем в центре России. Думается, к Разину и его есаулам в полной мере относится поговорка «Гром не грянет — мужик не перекрестится». Чтоб проникнуть в Яицкий городок, предводитель восставших, не колеблясь и не боясь прогневить бога, выдает себя и своих казаков за богомольцев. Не находит он зазорным венчать молодых не в церкви, а вокруг вербы, как делали на Руси в языческие времена. Освобождая во время персидского похода из мусульманского плена русских невольников и считая это выполнением христианского долга, Разин в то же время с готовностью заявляет шаху, с которым пытается вступить в союз:

«Мы-де будем служить, обасурманимся (то есть примем ислам. — Авт.) и донских казаков приведем к себе».