Степан Кольчугин. Книга первая

«Вот, — думал Степка, — если уснуть, а лампа погаснет — можно проспать пятьдесят лет. Ведь люди просыпаются от света, от крика, от гудка, от клопов и блох, а здесь ничего такого нет. Наверно, в шахте есть много тайных мест, где спят шахтеры. Там, наверху, ходят жены, плачут, штейгера-англичане грозятся штрафами, а шахтеры спят себе да спят».

Потом Степка удивился, как тонкие деревянные стойки выдерживают тяжесть железного завода. Вдруг над головой домна?

Издали раздался гул. Когда Стопка услышал его в первый раз, он собрался бежать; теперь же он знал: гремели колеса вагонеток. Гул становился громче, послышался пронзительный свист коногона.

Лошадь шла быстро, мотая головой. Коногон то бежал впереди, то, навалившись грудью на вагончик, толкал его что было силы.

— Но, родной, давай, ог-го-о! Давай, проклятая, чтоб ты издохла! — кричал он.

Лошадь, храпя и роняя слюну, прошла мимо Степки, тускло блеснул ее холодный, мутный глаз.

Коногон крикнул:

— Эй, мальчик, подбери сопли, губернатор скачет! — И хотя он шутил, худое лицо его имело измученное и злое выражение.

Под конец дня, когда Степка увидел, что шахта не заваливается, что не произошло пожара и взрывов, а лишь унылая тишина и мрак висят над ним, ему стало тоскливо.

Партии вагонеток ходили редко. Одну гнал высокий худой коногон, шутивший со Степкой, другую водил совсем молодой парень, чуть постарше Пашки. Этот парень был жесток со своей лошадью: когда она останавливалась, он бил ее по голове тяжелым куском сланца, ругался страшными словами, и лошадь, видно, его ненавидела — она прижимала уши, шла боком, норовила лягнуть или укусить.

Кроме коногонов, почти никто не ходил по далекой продольной. Раз прошел чернолицый забойщик, посмотрел на Степку и сказал:

— Что, парень, дежуришь?

Когда худой коногон возвращался порожняком, Степка вкрадчиво спросил:

— Дядя, а что тут кушают? Очень хочется.

— Что едят? — переспросил коногон и остановил лошадь. — Едят разное: забойщики — уголь, крепильщики — обаполы[2], глеевщики — породу.

Потом он сказал:

— Ты, дурак, должен всегда при себе хлеб иметь. Упряжка двенадцать часов, — если не евши сидеть, то на-гора не подымешься, такое получится ослабление.

Он достал из кармана ломоть хлеба и отломил маленький кусочек.

— На уж, возьми, — сказал он и крикнул лошади: — Эй, Маруся, заснула!

Степка старательно жевал хлеб и размышлял обо всем, что случилось за последние дни. Хотелось спать. Он вспомнил слова дверового Сашки и поднялся на ноги, прошел несколько шагов. Когда же кончится проклятая упряжка? Как там хорошо, наверху: быстрый дым летит из заводских труб, мальчишки затевают игру, брешут собаки.

Степка садился и снова вставал, пробовал прыгать на одной ноге, стучал кулаком по двери, но тяжелая сонливость не проходила…

Должно быть, Пашка ухватил Степку за ухо. Он вскочил, полный ярости и страха.

Прямо в лицо мальчику глядел белый глаз подземной лампы, а человек в клеенчатой тужурке теребил его ухо и говорил на ломаном русском языке:

— Очень сильно спишь, мальчик!

Рядом стоял знакомый десятник.

— Арчибальд Петрович, мальчонка первый день работает. Круглый сирота, — сказал он.

Англичанин отпустил Степкино ухо и удивленно спросил:

— Круглый?

— Ну, ни отца, ни матки у него.

Англичанин похлопал Степку по плечу и сказал:

— А, очень хорошо. Семьдесят пять копеек штраф вычесть.

Они ушли, а через некоторое время десятник вернулся и сказал:

— Вот ты в первый день и заработал четыре гривенника, дурак, а тридцать пять в контору еще будешь должен. Хорошо, он сильно выпивши был, а то не посмотрел бы, что первый день…

— Дядя, — спросил Степка, — долго еще тут сидеть?

— Забойщики пройдут, и ты с ними пойдешь, — сказал десятник.

Ужасное уныние охватило мальчика. Раньше одна лишь мать заставляла его носить воду, собирать уголь и бегать в лавку, — ее можно было не слушать, хитрить. Материнская лупцовка не страшила Степку. Здесь же множество людей следило за ним, заставляло его дежурить около чертовой двери. Если забойщики пройдут другой дорогой — он навсегда останется под землей. А мать в участке, о нем и не вспомнит никто. От таких мыслей стало бы тошно и взрослому человеку.

Степка совсем уже собрался умирать, когда послышались милые людские голоса и на штрек вышла угольная артель.

Видно, забойщики устали — всю длинную дорогу они шли молча, лишь изредка кто-нибудь ругался, ударяясь о низкий свод.

Но вот Степка снова попал на подземный рудничный двор, протиснулся между грязных, мокрых людей и вошел в клеть.

Снова захватило дыхание от стремительной быстроты, снова замелькали камень и дерево обшивки, снова заблестела вода. Но сейчас, когда клеть неслась вверх, Степке казалось, что она проваливается в глубину. Серый рассеянный свет показался где-то очень высоко над головой, ноздри ощутили сухость и тепло земного воздуха.