Степан Кольчугин. Книга первая

Оробевший Степка ничего ему не ответил. В это время вынырнула клеть, люди, толкаясь, начали входить в нее. Загремели сигналы, и клеть с лязганьем помчалась вниз по стволу. Струи воды стремительно стекали по бревнам обшивки, вода тускло блестела, освещенная шахтерскими лампами. Вода мчалась быстрее, чем клеть, и начало казаться, что клеть не проваливается вниз, а уносится куда-то вверх. Степка задрал голову и увидел, что бревна обшивки остаются позади, а клеть бежит вниз, и от всей этой неразберихи начала кружиться голова, сделалось страшно.

Он хотел спросить десятника, почему происходит такая чепуха, но не услышал своего голоса — клеть скрипела, лязгала, вот-вот, казалось, она рассыплется и люди полетят вниз головой по стволу.

Клеть начала замедлять ход, пошла бесшумно, и сразу сделалось слышно, как сопят и отхаркиваются стоявшие рядом со Степкой шахтеры.

— Дядя, тут глубоко? — спросил Степка.

— Тридцать девять верст, — сказал десятник.

Степка утер нос и покачал головой.

Потом внизу показался свет, и клеть, пройдя еще несколько саженей, остановилась. Шахтеры, толкаясь, выходили на подземный рудничный двор. Десятник сказал:

— Смотри не отстань, — и шагнул в густой мрак.

Степке было легко идти по холодным и унылым продольным Заводской шахты. Там, где десятник сгибался в три погибели, мальчик проходил, даже не наклонив головы. Лампу он держал обеими руками. По дороге десятник разговаривал со Степкой:

— Ты сирота?

— Ага.

— Круглый?

Степка, подумав немного, сказал:

— Да, круглый. Тут кругом шахта?

— Кругом, — ответил десятник.

— А газ?

— И газ кругом, — сказал десятник.

Им навстречу быстро плыли несколько огоньков — шли люди с лампами. Десятник поднял лампу, освещая лица проходящих.

— А, Лиходеев, стой…

Десятник был среднего роста, молодой, а стоявшие перед ним люди очень велики, и Степке казалось, что они тянутся к десятнику, вот-вот схватят его своими длинными ручищами.

— Ты что ж это, — говорил десятник заросшему бородой человеку. — Я не посмотрю, что ты артельщик. Ты, собачья морда, этапом на родину пойдешь за такое безобразие.

Бородатый человек жалобно сказал:

— Андрей Петрович, вот тебе ей-богу, тут мошенства не было, ошибка вышла.

— Ошибка! — крикнул десятник. — На тридцать аршин ошибся! Я думал, ты православный.

— Прости, Андрей Петрович, ребята меня смутили.

— Штраф заплатишь — не будешь смущаться; и за все тридцать аршин с тебя вычет будет.

— Андрей Петрович! — испуганно сказал бородатый.

Десятник махнул рукой и пошел дальше. Степка, оглядываясь, бежал за ним, — ему все казалось, что бородатый, подняв топор, гонится за десятником.

Долго шли они, поднимались вверх, спускались вниз; ходы делались то совсем узкими и низенькими, то снова расширялись…

Вряд ли была на свете работа проще Степкиной. Его поставили на одном из дальних штреков возле тонкой деревянной двери и велели пропускать партии вагонеток.

Десятник сказал Степке, что дверь эта не простая, а какая-то «вентиляционная» и что, если ее не оставлять открытой, утечет воздух и забойщики не смогут работать, начнут задыхаться.

Первые два часа вместе со Степкой возле двери сидел другой мальчик, показывая Степке работу. Мальчика звали Сашкой, он был побольше Степки, неразговорчивый и равнодушный, как старик.

— Ты здесь давно? — спросил Степка.

— Да-а-в-но, — сказал Сашка и зевнул,

— А лошадей здесь много?

— А я их считал, что ли?

— А уголь где?

— Вот оттуда везут. — И он показал на черный низкий коридор.

— А ты там был?

— Зачем мне туда ходить, я дверовой.

Потом Сашка сказал:

— Ты здесь посиди, а я пойду в воздушник; если спросит артельщик, скажешь: дверового десятник на другой штрек перевел.

— А зачем? В какой это воздушник?

— Спать, — оживившись, сказал Сашка. — Спать тут хорошо, — тепло, тихо. А дома мы в каюте живем, десять человек. А тут спать хорошо, только не велят, англичанин человек семь уже уволил.

Он ушел, неторопливо шаркая лаптями, а Степка остался один.

И тотчас мальчик почувствовал величавую тишину шахты, тишину, ни с чем не сравнимую, ибо нигде на земле не бывает подобной тишины. Потом Степка узнал, что и здесь есть звуки и шумы. Тихонько свистит воздух, стучат капли капежной воды, иногда, шурша, валится кусок породы, иногда жалобно кряхтят стойки крепления. Степка снял рубаху, прикрыл ею лампу и вышел за дверь. Сперва перед глазами вертелись цветные круги, блестели искры, но затем их поглотила спокойная чернота.

Когда дома Степка просыпался до рассвета, ему казалось, что в комнате совсем темно, но через несколько секунд глаза начинали различать зарево завода, смутно синела печка, пятнами выступали горшки на полке. А здесь, сколько Степка ни тер глаза, чернота была нерушима и густа; хотелось заорать и начать разбивать ее кулаками.

Протянув руку, мальчик пошел обратно к двери, и тусклая шахтерская лампа засияла перед ним, как солнце.