«Судьба держала меня тогда, как и в другой скорбный час, в час погребения поэта, вдали от него; злая, нелепая судьба нашей эпохи, по милости которой национальные языки вдруг превратились в рубежи между народами, родина стала тюрьмой, дружеское участие – преступлением, и люди, связанные узами духовного родства и дружбы, были вынуждены называть друг друга врагами».
Но до середины 1914 года в часы горячих споров Цвейг искренне верил в то, что говорил друзьям в Остенде на берегу Северного моря, Верхарну в поезде и гостиницах, Роллану в его маленькой парижской квартире. Даже если предположить, что интуитивно он понимал, что занять сторону друзей разумно с точки зрения осторожности и перестраховки, то сугубо субъективным убеждением в неприкосновенность образованного слоя буржуазии от унижения и насилия поверить не мог до последнего дня. До последнего дня июля 1914 года.
В августе 1908 года, еще до поездки в Индию и Америку, благодаря которым Цвейг перерастет националистические шоры, он примется за перевод новой драмы Верхарна «Елена Спартанская». Публикация появится отдельным изданием в «
Стоило бы дополнительно сказать о судьбе переводов на русский и немецкий языки драмы «Елена Спартанская». Впервые о законченной драме Верхарн сообщил Валерию Брюсову в Москву в начале лета 1908 года, а уже 24 июня (по новому стилю 4 июля) Валерий Яковлевич ответил: «Дорогой Мэтр, спешу ответить на ваше столь дружеское письмо. Конечно, “Елена Спартанская” меня очень интересует и как ваше новое произведение, и как драма с прекрасным и возвышенным сюжетом. Я был бы счастлив, если бы вы согласились доверить мне перевод».
Верхарн, разумеется, доверил, и уже в четырех последних номерах журнала «Весы» за 1908 год (№ 8—12) драма впервые вышла в России. За публикацией в «Весах» в том же переводе Брюсова последовало отдельное издание в книгоиздательстве «Скорпион» (1909) и одновременно на немецком языке в переводе Цвейга в Лейпциге. И только спустя еще два года (1912) знаменитая драма впервые предстала перед французами{252} с дарственной надписью автора: «Моим друзьям Стефану Цвейгу и Валерию Брюсову, переводчикам этой лирической трагедии на немецкий и русский». Интересно, что первое немецкое издание Цвейг отправил Брюсову в Москву с таким пожеланием: «Валерию Брюсову в знак общей любви. Верхарнианец верхарнианцу. Стефан Цвейг».
Кроме переводов к 1910 году Стефан завершит большую монографию, где подробно скажет «о значении его творчества для мировой литературы», о современных бельгийских и французских поэтах и писателях, учениках и последователях Верхарна. В ходе подготовки первого издания монографии Франция на этот раз опередит Германию и Россию (впрочем, на русском языке монография так никогда и не появится). Ее первое издание выйдет в Париже в «
Сборник пьес, монография, поэтические переводы не утолят возраставшей жажды ученика к поэтическому слову учителя, его обаянию и способности «посредством своего огромного энтузиазма обращать все себе на радость и пользу». В урожайном 1910 году в Лейпциге выйдет расширенное издание поэзии Верхарна – сборник из полусотни стихотворений вновь в переводе Цвейга. «Меч», «Восстание», «Часы», «Дождь», «На севере», «Толпа», «Опьянение», «Звонарь», «Переводчик». Такие шедевры, как «Паромщик», «Завоевание», «Фабрики», «Эмигранты», «Мельник». Рукопись «Мельника», подаренную ему в один из августовских приездов в Сен-Клу, Цвейг хранил десятилетия.
«Читая его идиллические стихи, я каждый раз вижу дорожку в его саду, розы, обрамляющие окно его домика, пчел, бьющихся о стекла; я чувствую напоённый морской влагой ветер, что дует над Фландрией, и среди всего этого вижу его самого, широким шагом удаляющегося в просторы полей, словно идущего в бесконечность»{253}.
Все эти годы издательский дом Киппенберга с момента своего основания продолжал завоевывать репутацию не только у читателей Лейпцига, но и в других городах Германии, одновременно увеличивая тиражи с трех до тридцати тысяч и повышая при этом качество своей печатной продукции.