Стефан Цвейг

Даже в романе «Нетерпение сердца» семнадцатилетняя хромая Эдит в беседе с лейтенантом Гофмиллером заявляет: «Ведь вы так называемый “добрый человек” и охотно позволяете моему отцу считать вас таковым. “Добрым людям” жалко всех побитых собак и шелудивых кошек, отчего бы им не пожалеть и калеку?» Припоминаете ли вы слова Эдит, высказанные ею в любовном письме «без абзацев, без точек, без запятых», адресованное все тому же Гофмиллеру? «Видит бог, который исцелит и спасет меня, об этом я и не помышляю. Даже во сне я не смею надеяться, что ты сможешь полюбить меня сейчас, такой, какая есть; я не хочу от тебя – ты знаешь это – ни жертв, ни жалости! Я прошу только об одном: позволь мне ждать, молча ждать, пока наступит срок! Я сознаю, что даже эта просьба слишком велика. Но разве так уж много подарить человеку самую маленькую, самую ничтожную крупицу того счастья, в котором не отказывают даже собаке, – счастье изредка безмолвно взирать на своего господина? Неужели ее надо тут же ударить хлыстом и прогнать?»

Ну и еще пару-тройку примеров, хотя приводить их можно гораздо больше. Самый эмоциональный из них представлен в романизированной биографии Марии Стюарт. Не забыли, каким жутким эпизодом завершается момент казни несчастной наследницы Тюдоров, Стюартов и Гизов?

«Щадя чувства зрителей, на обезглавленное тело и на голову Медузы поспешно набрасывают черное сукно. Среди мертвого молчания слуги торопятся унести свою мрачную ношу, но тут неожиданное происшествие рассеивает охвативший всех суеверный ужас. Ибо в ту минуту, когда палачи поднимают окровавленный труп, чтобы отнести в соседнюю комнату, где его набальзамируют, – под складками одежды что-то шевелится. Никем не замеченная любимая собачка королевы увязалась за нею и, словно страшась за судьбу своей госпожи, тесно к ней прильнула. Теперь она выскочила, залитая еще не просохшей кровью. Собачка лает, кусается, визжит, огрызается и не хочет отойти от трупа. Тщетно пытаются палачи оторвать ее насильно. Она не дается в руки, не сдается на уговоры, ожесточенно бросается на огромных черных извергов, которые так больно обожгли ее кровью возлюбленной госпожи. С большей страстью, чем родной сын, чем тысячи подданных, присягавших ей на верность, борется крошечное создание за свою госпожу»{240}.

«Скуластое лицо с отвисшей нижней губой» девушки по имени Кресченца, к которой добродушный хозяин барон фон Ф. случайно проявляет внимание, дает автору новеллы «Лепорелла» повод сравнить покорность не имеющей своего дома женщины с преданностью собаки, во всем угождающей хозяину: «Ничтожный случай явился толчком к тому, что в душе Кресченцы, в недрах ее существа, началось движение, которое мало-помалу, пласт за пластом, захватило ее всю и, наконец, породило совсем новое, неизведанное чувство; так бездомный пес, по внезапному наитию, из всех двуногих созданий, мелькающих вокруг него, выбирает одно и признает его своим господином; отныне он неотступно бежит за тем, кого над ним поставила судьба, встречает его громким лаем, радостно виляя хвостом, добровольно подчиняется ему и послушно следует по пятам. То же произошло и с Кресченцей: в ее внутренний мир, ограниченный до этого дня пятью простейшими понятиями – деньги, рынок, кухонная плита, церковь и сон, – внезапно вторглось нечто новое, что властно потребовало своего места, а все старое отодвинуло в сторону».

И, наконец, новелла «Закат одного сердца» о приземистом старике по имени Соломонсон, которого не понимают ни жена, ни единственная любимая дочь Эрна. В отеле на озере Гарда по ночам ему мерещится, что его дочь проводит время в номерах с приехавшими на отдых мужчинами, и утром, подавленный своими подозрениями, он, не находя поддержки у жены, покидает отель и в одиночестве возвращается домой на юг Германии: «С этого дня старик пользовался в собственном доме только черной лестницей: здесь он был уверен, что никого не встретит. Здесь он никому не мешал, и ему не мешали. Он перестал выходить к столу – старая служанка приносила ему еду в комнату <…> Часто к нему доносились сквозь стены смех и музыка из других, теперь уже чуждых ему комнат; он до поздней ночи слышал шум подъезжавших и отъезжавших экипажей. Но так безразлично ему было все это, что он даже не выглядывал из окна, – какое ему до них дело? Только собака приходила иногда и ложилась перед кроватью всеми забытого хозяина»{241}.

* * *