Невыносимые муки совести вынуждают Вирату ответить за убийство родного брата, заставляя его пройти по нисходящей социальной иерархии от чина важного судьи, выносящего вердикт «с высоты дворцовой лестницы», к самому примитивному занятию – быть псарем царских собак с положенным ночлегом в подвалах дворца рядом с другими слугами. Год за годом, отказываясь от материальных ценностей и привилегий, славы и благосклонности царя и двора, Вирата приходит к осознанию, что только в этом случае он способен достичь внутренней свободы, найти истину и начать вести благочестивую жизнь настоящего праведника.
«Вирата ревностно исполнял свои обязанности от утренней до вечерней зари. Он обмывал собакам морды и выскребал струпья из шерсти, приносил им корм, менял подстилки и убирал нечистоты. Собаки любили его больше, чем всех других обитателей дворца, и это радовало Вирату. Его дряхлые, морщинистые уста, редко обращавшиеся с речью к людям, всегда улыбались им. И мирно текли долгие безмятежные годы его старости. Царь скончался раньше его, пришел новый царь, который не замечал Вираты и только однажды ударил его палкой за то, что собака заворчала, когда царь проходил мимо. И все мало-помалу забыли о существовании Вираты. Когда же и для него исполнилась мера его лет, и он умер, и был зарыт на свалке, где хоронили всех слуг, в народе уже никто не помнил о том, кого страна когда-то прославляла четырьмя именами добродетели. Сыновья его попрятались, и ни один жрец не пел погребальных песен над его прахом. Лишь собаки выли два дня и две ночи, потом и они забыли Вирату, чье имя не вписано в летописи властителей и не начертано в книгах мудрецов».
Интерес к индийской философии и буддизму не угаснет в душе писателя и по окончании работы над легендой. После прочтения «Жизни Рамакришны» и «Жизни Вивекананды» Ромена Роллана Цвейг напишет автору: «Мне очень любопытны Ваши индийские штудии», – и в декабре 1931 года обратится к Роллану: «Ганди Вас, наверное, не разочаровал. Он далеко заглянул. Но его мечты и желания – отказ от машин, возврат к земле – кажутся мне менее исполнимыми, чем когда-либо. Я люблю у Ганди высокую идею пассивного сопротивления и восхищаюсь ею, но его экономическую систему оцениваю не слишком высоко…»
Буддийский смысл легенды «Глаза извечного брата» (кстати, первый русский перевод назван «Глаза убитого»{209}) унес нас в глубь веков от реального путешествия писателя по Индийскому континенту, а ведь оно продолжалось уже третий месяц, но мы еще не все пункты его маршрута увидели и не всех попутчиков упомянули. Стало быть, продолжаем следовать по пятам его приключений. Как вы уже знаете, в дальнюю дорогу Цвейг взял фотоаппарат и на протяжении всей поездки (с начала декабря 1908 года по конец марта 1909-го) снимал диковинных птиц, животных, растений, озёра и водопады, трущобы городов, буддийские храмы, мандиры, святые источники. Но, к его ужасу, готовые снимки были потеряны. Скорее всего, фотоаппарат случайно выскользнул в воду, неслышно выпал в густые заросли высокой травы или был украден из его рюкзака ловкими ребятишками в поисках сладостей. Чудом уцелел снимок, сделанный Германом Бессемером на его фотоаппарат в Мадрасе, где Цвейг запечатлен сидящим у открытой двери туристического грузовичка в темных очках и пробковом шлеме, окруженный любопытными местными жителями. В Мадрас (ныне Ченнаи) писатели попадут через Рангун, столицу Бирмы, где в последний раз пожмут руки, и далее каждый последует своей дорогой. Цвейг – поездом и паромом до Цейлона (нынешнего острова Шри-Ланка), а Герман Бессемер – в Египет и Центральную Африку.
Бессемер вернется в Вену гораздо позже Цвейга и к концу 1909 года напишет повесть «Малярия» («
23 января, 2 и 7 февраля 1909 года Стефан отправляет еще три открытки на венский адрес Евгении Хиршфельд. Одну с видом Тадж-Махала, вторую с шествием цейлонских слонов, третью с изображением буддийской реликвии – 98-метровой позолоченной пагоды в Рангуне. 5 февраля он отправляет открытку на имя Лео Фельда с изображением надвратной башни Гопуран в городе Кумбаконам{210}.