Стефан Цвейг

Единственным, что первые месяцы счастливой французской жизни глубоко удручало и расстраивало его, было отсутствие рядом с ним Эмиля Верхарна. Пригородный двухэтажный домик в Сен-Клу пустовал, оставшиеся недели уходящего года старший друг и учитель вынужден был проводить в своем сельском доме у подножия Арденн, у постели умирающей тещи. Мать горячо и нежно им любимой супруги Марты Констанция Марше вскоре скончалась. Марта и ее младшая сестра Джульетта несколько недель пребывали в трауре, а Эмиль уже в начале следующего года отправился в Париж, заглушая душевную рану работой над поэтическим циклом «Вся Фландрия».

После приезда Верхарна Стефан стал навещать его в Сен-Клу чуть ли не два раза в неделю: «Мы курили и беседовали в его маленьком кабинете. Он читал мне свои стихи, дым сигары и трубки легким облачком вился у книжных полок. Все в этой комнате дышало уютом, и каждое слово как-то особенно тепло отзывалось в сердце. Время неслось, будто на крыльях… Сколько новых дружеских лиц встретил я там за маленьким столом – в доме редко не было гостей, но никогда их не собиралось и слишком много»{130}.

Так, в один из зимних вечеров 1905 года Верхарн познакомил его с «самым страстным интернационалистом», жизнь которого заключалась в том, чтобы личным примером «расширить духовные горизонты своего народа, сделать своих соотечественников мужественнее и добрее». Это был французский переводчик, издатель и критик Леон Базальжетт, имя которого прежде Цвейг едва ли встречал в какой-нибудь бельгийской или французской газете. «Вскоре мы сблизились по-братски: ведь обоим нам была чужда национальная ограниченность, оба любили бескорыстно и беззаветно помогать другим и считали альфой и омегой жизни духовную независимость. В его лице мне впервые предстала “неофициальная” Франция; когда позже я прочитал у Роллана про Оливье и его немецкого друга Жан-Кристофа, мне едва ли не показалось, что описаны наши отношения!»

Базальжетт подобно Верхарну в течение года делил свою жизнь пополам между шумной французской столицей, где проводил осенне-зимние месяцы, и заброшенной водяной мельницей в Нижней Нормандии, где в мае 1900 года приобрел скромный домик в окружении высоких зеленых вязов и кленов{131}. Страстный приверженец дикой природы, сентиментальный социалист, он во всем следовал по пятам за американским философом Генри Дэвидом Торо. Первым перевел на французский язык его знаменитое эссе «О гражданском неповиновении», после Первой мировой написал большую биографию Торо и даже свой маленький пруд у восстановленной мельницы называл не иначе как Уолден, памятуя название пруда в главном произведении «инспектора ливней и снежных бурь», лесного жителя Конкорда Торо.

Рассказывая новому поколению о Леоне Базальжетте, его талантах, его скромности, интеллектуальном и физическом трудолюбии, равнодушии к тщеславию и полной анонимности, изолированности от всех и всего наносного, Стефан подчеркивает то, что считал главным в своей работе сам Базальжетт: «Десять лет потратил он на то, чтобы познакомить французов с Уолтом Уитменом, дав перевод собрания его стихов и фундаментальную биографию». Действительно, не менее сердечной страстью, чем любовь к Торо и Эмерсону, стали для него загадочная личность и творчество американского новатора свободного стиха. Первое десятилетие ХХ века Базальжетт переводил на французский язык сборник «Листья травы» и опубликовал жизнеописание Уитмена, ставшее классикой биографического жанра. Книгу, о которой Генри Миллер восторженно скажет: «Какой это был бескорыстный труд! Какая дань уважения от Старого Света!»

Леон Базальжетт, по мнению Цвейга, был «чистый тип жертвенного человека», отличавшийся от современной поэтической французской плеяды тем, что все творческие силы щедро расходовал «исключительно на чужие произведения, отдавая без остатка свою кипучую энергию людям, которых любил». В 1922 году он внесет решающую роль в создание журнала «Europe», о котором мечтал еще до войны. Несколько раз посетит Бельгию, но, наблюдая растоптанный, разрушенный «вчерашний мир», подпишет Цвейгу последнее письмо ностальгической фразой «Твой друг из глубин девятнадцатого века».

Незадолго до смерти друга{132} Стефан написал о нем очерк «Леон Базальжетт», который до сих пор не входил ни в одно русское собрание сочинений австрийского писателя. Словно подводя определенный итог светлой жизни, братской дружбе, предчувствуя уход гуманиста в мир, где нет жестокости, голода, бесправия и лжи, нет войны и невинно пролитой крови, он напомнит о независимости этого человека. Вкладывая при этом в определение «независимость» не только его свободу от материальных излишеств, навязываемых модой и обществом, но и независимость в философском понимании этого слова от смерти, перехода в иное существование и состояние ничем не запятнанной чистоты души.