Стефан Цвейг

Всякий раз, оказываясь в садах и галереях Пале-Рояля, Цвейг неизменно вспоминал о Бальзаке, который наряду с Виктором Гюго, Жорж Санд, Дюма-отцом, Стендалем, Сент-Бёвом, Марселиной Деборд-Вальмор когда-то в задумчивости проходил там. Любовь к величайшему французскому романисту созревала в сердце австрийского писателя постепенно, начиная еще с подготовки к диссертации. Именно тогда благодаря Ипполиту Тэну Стефан открыл для себя вселенную бесчисленных бальзаковских образов. Теперь в Париже, имея возможность бывать в архиве Национальной библиотеки, разглядывать корректурные листы произведений Бальзака и в конечном итоге приобретя в личную коллекцию гранки повести «Обедня безбожника», вдохновленный поклонник с полным, как ему тогда казалось, представлением о «предмете» принялся за исследование. Исследовать биографию и творчество Бальзака он будет до конца своей жизни, так и не успев дописать о нем всего того, что задумал в молодости.

Робкие попытки подступиться к монументальной фигуре французского гения он начал двумя небольшими очерками: статьей «Заметки о Бальзаке» для литературного приложения газеты «Новости Гамбурга»{135} и специально для «Das literarische Echo» – «Кодексами Бальзака об элегантной жизни». В 1908 году для одного издательства в Штутгарте при подготовке избранных произведений Бальзака он выступил в качестве редактора и автора предисловия и тогда же дописал биографический очерк «Бальзак», который многократно переведут на европейские языки, включая русский. Именно об этом очерке Зигмунд Фрейд в одном из первых писем Цвейгу скажет: «Прочел на едином дыхании… Столь завлекателен тот водоворот, который вы стремитесь изобразить. Этот автор весьма родствен вам; не знаю, кто был вашим Наполеоном, но вам в немалой мере присуще столь характерное для того и другого стремление к овладению душами, которое вы проявляете в языке, – во время чтения меня неотступно преследовал образ отважного всадника на благородном коне»{136}.

Две вышеупомянутые статьи и большой очерк, вошедший спустя много лет в трилогию «Три мастера», писатель задумывает в Париже, первые наброски сделает там же, но еще длительное время, находясь под влиянием Тэна, буквально копирует «оригинал». Словно боясь оступиться, сбиться с проторенного пути, он идет по лекалу первоисточника. Похожими смысловыми оборотами формулирует «свое» представление о миропонимании и мировоззрении Оноре де Бальзака, его гениальности, масштабе личности, необычайно широком кругозоре. «Здесь вы находите всё: искусство, науки, ремесла, историю, философские и религиозные системы; нет предмета, о котором он бы не говорил. В десяти строках у него укладываются мысли, пришедшие со всех концов света. Тут вы встретите идею Сведенборга, рядом с ней метафору мясника или химика, через две строчки вам попадается кусочек философской тирады, затем шуточка, намек на волнение, греза художника, музыкальная фраза!»{137}

Это говорит о Бальзаке Ипполит Тэн, а теперь сравним его текст с чуть более пространным размышлением Цвейга: «Бальзаку было известно все: судебные процессы, битвы, биржевые маневры, спекуляции с недвижимостью, тайны химии, секреты производства парфюмеров, особенности мастерства живописцев, споры богословов, работа в редакции газеты, ложь театральной и политической сцены… Он верил в теории Месмера о магнетической передаче воли одного человека другому, связывал эти взгляды с мистическим одухотворением Сведенборга, и все свои еще не законченные, не сгустившиеся до состояния теорем дилетантские рассуждения он собрал воедино в учении своего любимца Луи Ламбера».

Но еще более бросающимся в глаза покажется второй пример. Обнаружив в «Критических опытах»{138} объяснение роли денег, роли финансов (махинаций, спекуляций, операций), великолепно описанных Бальзаком, Цвейг осторожно дополнит и разовьет мысли своего литературного учителя Тэна: «Он излагал спекуляции, экономию, покупки, продажи, контракты, коммерческие приключения, промышленные открытия, комбинации и ажиотаж. Он изображал адвокатов, сыщиков, банкиров; он всюду ввел гражданский кодекс и векселя. Коммерческие дела он сделал поэтическими. Он описывал турниры в роде турниров античных героев, но на этот раз около наследства или приданого, среди законников вместо солдат»{139}.