Стефан Цвейг

Писатель в ужасе вернется в Зальцбург и буквально на следующее утро столкнется с вторжением в свои владения полицейских в штатском, которым будет приказано обыскать дом с целью обнаружения в подвале или на чердаке «склада оружия республиканского шуцбунда». Разумеется, ни оружия, ни подозрительных предметов в доме на Капуцинерберг не обнаружат. Но этот оскорбительный, унизительный жест станет спусковым крючком, который взвинтит нервы Цвейга и ускорит принятие решения оставить кабинет, дом, город и даже страну, дабы защитить внутреннюю и внешнюю свободу, безопасность и пространство для любимой работы. «В тот же вечер я начал собирать свои важнейшие бумаги, решив постоянно жить за границей, и это отторжение означало больше, чем просто отторжение от дома и родины, ибо моя семья была привязана к отчему дому как к своей отчизне, она любила страну. Для меня, однако, личная свобода была важнейшим делом на земле. Не уведомив никого из своих друзей и знакомых о своем намерении, двумя днями позже я отправился обратно в Лондон; первое, что я сделал там, – это сообщил властям в Зальцбурге, что оставил свое жилище навсегда. Это был первый шаг, который отторг меня от моей отчизны. Но я знал со дня тех событий в Вене, что Австрия потеряна, – разумеется, я не предполагал тогда, сколь многое потерял я сам»{391}.

Уже из Лондона он попросит своего адвоката в Зальцбурге удалить его имя из реестра налогоплательщиков, а брату Альфреду поручит снять его с учета по предыдущему месту жительства в Вене. Демонстративно оставит тысячи книг, выйдет из состава членов Общества Гёте в Веймаре и резким тоном по телефону поручит секретарю сжечь всю корреспонденцию, имеющую отношение к его лекционным турам в Германии. Врожденный нюх и чутье – «дурной бог снабдил меня даром многое предвидеть» – и на этот раз его не подвели. Вскоре после отъезда и размещения в квартире на Портленд-плейс, 11, до его порога долетят обвинения, что якобы он на приеме у банкира Энтони де Ротшильда еще 30 ноября 1933 года выступил с призывом к свержению нового режима в Германии, чего на самом деле не было. Да, в тот день Цвейг обедал у Ротшильдов в Лондоне, это правда. Но к собравшимся банкирам он обратился с предложением оказать гуманитарную помощь евреям – помочь детям, женщинам, потерявшим отцов и кормильцев; инвалидам и старикам, оставшимся без опеки. Согласитесь, трудно отнести эти гуманные предложения к призывам свергнуть власть нацистов, как бы отрицательно Цвейг к ней ни относился.

Весной 1934 года он принимает решение прекратить сотрудничество с «Insel» и Киппенбергом. Договаривается с венским издателем Гербертом Райхнером, у которого еще в 1931 году издал факсимильным способом письмо Моцарта своей аугсбургской кузине, что отныне станет печататься у него. Райхнер оказал ему подобающее «гостеприимство», тем более что друг Цвейга Эмиль Фукс уже вошел в редакционный совет издательства.

Первой его крупной книгой, выпущенной издательством «Herbert Reichner», станет «Триумф и трагедия Эразма Роттердамского», изданная в октябре 1934 года тиражом 600 экземпляров. Еще два года, до середины 1936 года, произведения Цвейга (трилогии, историко-биографические очерки, сборники новелл) будут попадаться покупателям на полках магазинов Германии. В то последнее перед наступлением агонии мира время он еще свободно получал из Зальцбурга необходимые документы. Чувствуя себя в безопасности, приезжая в Вену к матери, производил банковские операции (позже его накопления и вклады дочиста разграбят нацисты). Это был последний мирный период, когда отношения с Фридерикой еще можно было считать близкими, но уже, к сожалению, неоткровенными, и самое главное, когда его внутренние отношения с самим собой оставались в ладу, не приводили к жутким мыслям раньше времени уйти из жизни.

В маленькой арендованной квартирке на Портленд-плейс, где стояли диван, стол, книжный шкаф, где со стены смотрели «галлюцинирующие» глаза блейковского «Короля Джона», поначалу ему хватало вдохновения, а скорее даже ощущения покоя, чтобы в прежнем темпе работать в библиотеке и потом, до глубокой ночи, дома над реализацией текущих замыслов. Вот только отсутствие секретарей, верной Анны и Розы Фукс, моральной поддержки Фридерики, тех женщин, кто всегда помогал ему набирать рукописи и умело сдерживал его нервы в узде, довольно быстро сказалось на скорости работы. Повлияло и отсутствие того комфортного режима дня, к которому он привык за тридцать лет со времен переезда на Кохгассе.