Стефан Цвейг

Самое удивительное, что весь этот «накрахмаленный» план спасения Цвейга от мобилизации провернул по просьбе Фридерики ее бывший тесть, чиновник МИДа Якоб фон Винтерниц. Он же помог выхлопотать командировку и оформить иностранный паспорт не только Цвейгу, но и ей, пожелавшей сопровождать любимого мужчину в Цюрих. Тем более что своих дел у Фридерики в Швейцарии поднакопилось немало: она быстро включится в работу по подготовке конгресса в Берне и наладит деловые и дружеские связи не только с Мадлен Роллан, но и с женой французского поэта Пьера Жува – Андре Шарпантье.

Чтобы избавиться от лишних вопросов непосвященных в истинные цели и поручения писателя в предстоящей поездке, Мориц Бенедикт оформил его в редакцию газеты «Neue Freie Presse» в качестве швейцарского корреспондента. Да еще и выписал гонорар в размере ста франков за каждый материал с условием, что Стефан пообещает присылать за месяц две новые статьи о каком-либо социальном или культурном аспекте жизни в Швейцарии. И вот, наконец, 13 ноября 1917 года писатель в сопровождении любимой женщины пересек границу Австрии и Швейцарии.

«Трудно даже представить, что означал тогда переход из наглухо закрытой, недоедавшей воюющей страны в нейтральную. Всего несколько минут от одной станции до другой, но в первую же секунду тебя охватывало такое чувство, словно ты вдруг попал из затхлого, спертого воздуха в крепкий, напоенный снегом, ты чувствовал своего рода опьянение, которое распространялось по всему телу… Тут был телеграф, почта, откуда можно было без всякой цензуры писать и телеграфировать во все концы света. Здесь лежали французские, итальянские, английские газеты, и их можно было безнаказанно купить, развернуть и читать. Здесь, на расстоянии пяти минут пути, запретное было разрешено, тогда как по ту сторону – запрещено разрешенное… За одну ту секунду, в которую я пересек границу, я начал думать иначе, свободнее, чувствовать более взволнованно, поступать менее осмотрительно, и уже буквально на следующий день я испытал, насколько пребыванием в воюющей стране подорвано не только наше моральное состояние, но и физическое самочувствие…»

Вскоре из Цюриха на страницы венского альманаха «Donauland» примчится его первый восторженный очерк «Die Schweiz als Hilfsland Europas» («Швейцария как страна помощи Европе»). От имени всех беженцев корреспондент высоко оценит моральную помощь и гуманитарную работу, проделанную маленькой страной и ее трудолюбивым населением за три предыдущих военных года.

Прибыв в Цюрих на железнодорожный вокзал Нефельс-Моллис, в старую часть города, на вечные времена привязанного мощеными, чистыми улицами к берегам реки Лиммат, Стефан с Фридерикой изъявят желание поселиться в старинном отеле «Schwert», «где в свое время останавливались Казанова и Гёте». Разместившись в апартаментах на левом берегу знаменитой реки, писатель вскоре узнает, что кроме Гёте и Казановы в номерах «Schwert» в разное время находили покой и отдохновение король Швеции Густав IV Адольф и русский царь Александр I, Виктор Гюго и Иоганнес Брамс, Ференц Лист и вся семья Моцарта после блистательного исполнения десятилетним Вольфи концерта в мюзик-холле Цюриха в 1766 году.

Каждый день ближе к обеду, когда обязанности корреспондента были им выполнены, он с удовольствием покидал отель и переходил на правый восточный берег реки на улицу Лимматкуай. Голодный, он прямиком шел в кафе «Одеон», где один или с Фридерикой, постепенно втершись в доверие, засиживался до закрытия, слушая и участвуя в дискуссиях так называемых «пацифистов кофейни», рассуждающих о будущем послевоенном устройстве мира. Уже при втором визите в этот «обетованный край» австрийский гость поймет, с каким недоверием и злобой швейцарцы относились к спекулянтам, дезертирам, революционерам, лазутчикам, беженцам, наводнившим в годы войны их благополучное и спокойное государство. Но то было мнение швейцарцев, привыкших жить вдали от суеты и стрельбы. Цвейгу и тысячам других иностранцев, наоборот, благодаря тому, что к 1917 году Цюрих распростился со своей мертвящей тишиной и был перенаселен людьми вышеперечисленных категорий, довелось увидеть «пестрое и более живое смешение людей и мнений» и, как следствие, пережить события войны «интенсивнее, чем на воюющей родине».