Стефан Цвейг

Нет сомнений, что венский врач внимательно прочитал «Первые переживания» и потом неоднократно перечитывал все новеллы своего собеседника. Ряд его новелл даже посчитал «художественными шедеврами», а их создателя – «творцом первой руки». В 1924 году Фрейд преподнес Цвейгу рукопись своей ранней лекции «Поэт и фантазия»{267}, которой писатель много лет дорожил и не расстался даже в годы изгнания, после того как навсегда покинул Австрию и Европу.

О чем же Фрейд говорит в этом малоизвестном докладе и почему именно этот текст был им подарен Стефану Цвейгу?

«Нас, непосвященных, всегда ужасно интересует, откуда берет свой материал эта странная личность поэт… и как ему удается захватить нас, взволновать так, что мы этого от себя и не ожидали. Наш интерес только разжигается тем обстоятельством, что поэт, будучи спрошен об этом, не в состоянии дать нам удовлетворительную справку, и ему вовсе не мешает наша ученость, а мы, сколь много бы ни ведали о принципах художественного отбора материала и основах поэтического творчества, поэтами, однако же, не становимся. <…>

Перейдем теперь от фантазии к поэту. Нельзя ли, в самом деле, попытаться сравнить поэта с “грезящим наяву”, а его создания – с грезами? Здесь сразу же напрашивается различие, а именно: поэтов, пользующихся готовыми сюжетами, как древние эпики и трагики, мы должны отличать от тех, кто все придумывает сам. Изберем последних и не будем держаться за тех среди них, кого особенно ценит критика, предпочтем лучше менее претенциозных авторов романов, новелл и историй, у которых зато нет недостатка в самых усердных читателях и читательницах. В созданиях этих повествователей нам, прежде всего, бросится в глаза такая черта: в их центре всегда находится герой, на котором сосредоточен весь интерес; к этому герою автор старается привлечь все наше сочувствие и словно бы охраняет его особым заклинанием.<…> Психологический роман, пожалуй, обязан своими особенностями стремлению современного писателя посредством самонаблюдения расщепить свое “Я” на множество частных “Я” и соответственно во многих героях персонифицировать конфликты своей душевной жизни.<…>

Не пугайтесь сложности этой формулы; я подозреваю, что на деле она окажется скорее слишком упрощенной схемой, но первое приближение к постижению реального положения дел в ней все же заключено, и после нескольких опытов применения ее к литературе я убедился в том, что такой способ рассмотрения поэтической продукции может быть плодотворным. Не забудьте, что могущий показаться странным акцент на детских воспоминаниях в жизни поэта вытекает, в конечном счете, из предположения, что поэтическое творчество, как и фантастические грезы, является продолжением и заменой прежней детской игры»{268}.

До войны писатель познакомится с молодым фотографом Францем Зетцером (Franz Xaver Setzer, 1886–1939), открывшим в 1909 году в 7-м районе Вены на верхнем этаже Музеумштрассе, 5, фотостудию. Будущий гений портретных снимков абсолютно правильно рассчитал, что залитая естественным светом из панорамных окон студия будет выгодно отличаться от студий конкурентов, расположенных на цокольных и первых этажах, где дневного света объективно меньше. Ну а чтобы клиенты не пугались долгого подъема по лестнице, в доме был лифт, о чем прямо сообщалось на рекламном плакате: «Фотографические портреты за Немецким народным театром в студии Зетцера. В доме есть лифт и телефон». Расчет оказался точным. Фотостудия быстро привлекла большое число клиентов (от аристократов и политиков до оперных певиц, писателей и композиторов), а созданный ее владельцем стиль портретов на однотонном нелакированном фоне без лишних украшений в те годы воспринимался обществом как самый современный. Кто только не удостоил чести посетить студию лучшего фотографа Вены! Зетцер несколько раз фотографировал у себя Стефана и Альфреда Цвейгов, а в середине двадцатых годов сделал ряд портретных снимков Стефана с его супругой Фридерикой. В 1920 году он женился на оперной певице Мари Гютей-Шодер (Marie Gutheil-Schoder, 1874–1935) и вместе с ней ежегодно посещал музыкальные фестивали в Зальцбурге, успешно делая там выездные фотосессии.

Стефан дорожил своей дружбой с Зетцером еще и потому, что сам много лет увлекался фотоискусством и процессом производства пленки в специально оборудованной темной комнате. Весьма занятно, что в «производственном» процессе проявления негатива он однажды обнаружит схожесть с процессом написания произведения. Чистый лист заполняется черновым наброском и постепенно «проявляется» в виде окончательного текста, завершенного по смыслу, «картинке» и содержанию.