Стефан Щербаковский. Тюренченский бой

В третий раз отец Стефан очнулся в палате госпиталя города Харбин. Всю дорогу до госпиталя он спал или, пытаясь собрать свое растерянное сознание, проваливался в забытье.

Белый потолок, чистая постель, сестра милосердия в белом халате и колпаке с красным крестом. Увидев, что батюшка очнулся, она заботливо подбила ему под головой подушку.

— Всё слава Богу, батюшка, — улыбнулась. — Доктор вас прооперировал. Крови вы очень много потеряли. Но вы сильный, и Господь милостив. Вы поправитесь. Отдыхайте.

— Где я? — сухими губами, чуть слышно произнес отец Стефан.

— В лазарете Елизаветинской общины Красного Креста. В Харбине. Вы в безопасности. Отдыхайте, — все так же ласково отвечала сестра милосердия.

* * *

Шли дни. Отец Стефан уже мог самостоятельно подняться с постели и пройтись по палате. В коридор выходил поддерживаемый всё той же заботливой сестрой.

Что происходило на фронте, он не знал; спрашивал, но сестра отвечала, что всё хорошо, и больше ни слова.

Раненых не беспокоили подробностями войны. Впрочем, новые прибывшие раненые рассказывали, что всё плохо. Мы отступаем, несем потери. Ни одной выигранной битвы, ни одной победы. Говорили, рассуждали, во всем винили англичан. Порт-Артур сдали. Что было в Порт-Артуре, никто не знал. Весь гарнизон попал в плен. Никто из лежавших на белых постелях Елизаветинской общины Красного Креста, не знал, и, главное, не понимал, что происходит. Почему мы отступаем, почему несем потери? Кто в этом виноват. Говорили, что главнокомандующий Куропаткин деньги, отпущенные ему на постройку укреплений в Порт-Артуре, пустил на строительство церквей. Пятьдесят одна гарнизонная церковь — вот на что пошли деньги, которые должны быть потрачены на строительство укреплений Порт-Артура.

— Богомолен наш главнокомандующий, — тихо говорили раненые. И недоброе звучало в этом «богомолен». Больно было отцу Стефану слышать это. Но он молчал. Нечего было ему возразить. Да и сил не было.

— Перед боем лично иконки нам раздавал, а патронов у нас меньше, чем у японцев. Лучше бы патроны раздавал, — шептали меж собой раненые.

— Братья, не гневите Бога, — не выдержал отец Стефан.

— А мы и не гневим, — ответил солдат, что рассказывал о нехватке патронов. — Только иконку в ружье не зарядишь. Мы, батюшка, ни разу так и в атаку не пошли. Вы, я слышал, в штыковую из окружения выходили? Что ж не стреляли?

— Нечем было, — отвечал отец Стефан.

— А потому, что у япошек 300 патронов на рыло, а у нашего брата — 150. Вот и весь сказ. И били нас японцы в основном в спину. Потому как нам бы в атаку, а нам приказ — отступать. Мы отступаем, а япошки нам в спину пули и картечь. Вон и у меня вся спина дырявая. Как только жив остался — не знаю. Вот такой сказ, — повторил солдат и замолчал.

Отец Стефан не спорил с солдатами. Слышал, сколько отчаяния в их голосах, нельзя было спорить с таким солдатским отчаянием — не поймет солдат.

Но больше всего разговоров было о причинах этой войны.

Солдаты точно сейчас прозрели.

— А чего мы вообще полезли в эту Корею? — спрашивали себя солдаты. — Нам же говорили, что мы Отечество защищаем — что япошки на Россию напали. А где Россия — а где эта Корея.

— Манчжурия, — возражали.

— А какая разница? Манчжурия, Китай, Корея? А Россия где? Это я ногу потерял за что? За Корею с Китаем? За что я калекой стал? Кто мне ответит? За какими пряниками нас царь-батюшка загнал на эти сопки?

— Ты, видно, социалист? — был вопрос. — Слишком складно говоришь, — смотрел на безногого раненый в живот казак. — Видел я в столице вашего брата социалиста. Говорить вы мастаки. Иконку, да, в ружье не засунешь, только без Бога, без Его милости лежал бы ты со своей ногой в обнимку под сопкой. А ты вот здесь — на белой простыне.

— По Его милости, я бы сейчас обеими ногами за плугом шел. А на этой кровати я лежу по милости нашего генерала, который меня сорокалетнего мужика… У меня семь ртов — и одни девки! Мне их кормить, замуж выдавать, а меня за шкирку и сюда! Кто землю пахать будет? Девки? Сам ты социалист — морда казацкая! Знаем мы вас — вы мастаки безоружных нагайками хлестать! Наслышаны о вашей казацкой удали!

— Да я тебе сейчас вторую ногу оторву! — чуть не взревел оскорбленный казак. — Да я… — казак хотел подняться, да резкая боль повалила его на постель, он лишь в злобе сверлил безногого мужика своим чернючим взглядом.

— Перестаньте, братья, — чуть слышно произнес отец Стефан, — не хватало, чтобы русские между собой ссорились. Бог всех рассудит.

— Посмотрим, — отвечал казак, и еще злобнее глянув на одноногого «социалиста», отвернулся к стене. — Посмотрим, — повторил и закутался в одеяло.

* * *

Это утро оказалось каким-то особенным. Всем раненым поменяли постели, заправив совсем новое белье. В каждой палате поставили на окна вазы с цветами, полы отмыли до блеска. Все понимали — ждут высокопоставленную особу.

К полудню в палату, где лежал отец Стефан, со свитой вошел сам главнокомандующий Маньчжурской армией Алексей Николаевич Куропаткин. В парадном мундире и с орденами.