Стефан Щербаковский. Тюренченский бой

Откуда прозвучали выстрелы, отец Стефан не понял. На полуслове споткнулись и упали, кто шел в первых рядах. На белых гимнастерках расплылись красные пятна. Еще залп. И еще с десяток гимнастерок окрасилось в красный. Одухотворенные атакой и пением, русские солдаты не увидели одетых в защитную песочного цвета форму японцев.

— Огонь! — подняв саблю, прокричал полковник, сабля не успела опуститься, выпала из руки, полковник с пробитой грудью повалился на песок.

— Бросьте меня, спасайте знамя и себя! — прохрипел он, когда офицеры и солдаты склонились над своим командиром. Рассуждать и спорить времени не было — японцы давали залп за залпом, оттесняя полк к берегу реки.

Удивительно, но полк, шагавший к реке сбрасывать японцев в воду, сам вошел в ловушку — где справа крутой берег, а слева два японских полка, что преследовали и расстреливали отступавший 22-й Восточно-Сибирский. Ни русские, ни японцы не ожидали такого поворота. И японцы, развернувшись, нацелили свои винтовки на 11-й стрелковый, так удачно загнавший себя в окружение.

Сколько же их было?! Они прятались за кустами и за тысячу шагов сливались в своих песочного цвета гимнастерках с песком маньчжурских сопок. Полк, рассредоточившись, бил наугад. Отец Стефан вглядывался и не мог отличить, кто стреляет по ним — точно по ним стреляли сами сопки, сама эта земля убивала их — кто пришел сюда защитить ее… защитить от вероломного врага, решившего оскорбить их царя и занести свой кривой меч над Россией! Невольно пригибаясь от пуль, отец Стефан склонялся над упавшими солдатами.

— Потерпи, брат мой, — говорил он раненому, — сейчас тебя вытащат, ты не останешься здесь, — рвал гимнастерку на полосы и затыкал рану, пытаясь остановить кровь. Он ходил от одного солдата к другому и перевязывал этими лентами пробитые руки, ноги, тела своих товарищей. Закрывал глаза убитым.

— Отец, я не хочу умирать, — слышал слова.

— Ты не умрешь, — отвечал, и закрывал ошалевшие, вдруг застывающие глаза.

— Батюшка, отпусти грехи…

— Именем Божием… — и вновь его ладонь ложилась на глаза убитого и опускала веки. И крест касался синеющих губ. Сколько же боли. Сколько перекошенных смертью лиц — родных русских лиц.

— У меня кончились патроны!

— И у меня кончились!

— И у меня пусто!

Солдаты, прячась за кусты, холмики и камни, теперь не знали, что делать. Весь боезапас был расстрелян. А враг все стрелял и стрелял, каждую минуту раня или убивая солдат 11-го Восточно-Сибирского полка.

— А ну вас всех! — один солдат, а за ним еще с десяток прыгнули с крутого берега, покатились и вонзились в воды реки, надеясь найти в них спасение.

За спиной река, впереди — в тысяче шагах полумесяцем стоял враг. Полк был в полном окружении. И кончились патроны. И почти все офицеры убиты.

— В штыковую, братцы! — вскочил на возвышенность капитан Иванов. — Вперед соколы! Ура-а-а! — и первый бросился вперед, где среди кустов прятались японцы.

Поднявшийся полк — за ним. И отец Стефан вознеся крест — вместе со всеми — вперед на прорыв!

Сто шагов, двести, триста — бежать было не страшно. Вот уже виден враг.

Ну, давай же! Иди сюда! Отведай русского штыка!

Солдаты спотыкались, падали, но не было времени оглядываться, поднимать раненых, нужно добежать до врага и проткнуть его желтый мундир!

— Ага! — слышались крики — трусите! — желтые мундиры не побежали навстречу, нет, они пятились назад, посылая сотни смертоносных пуль.

Кто первым остановился, кто залег на землю, кто спрятался за холм, за камень? — не важно, теперь весь полк лежал на земле, пряча головы. Не добежать до врага. Слишком плотно и прицельно кладет он свои смертоносные пули. Бьет в грудь, в бока, бьет со всех сторон, а за спиной река, а за рекой тоже враг. Один путь — только вперед, к сопкам, где должна быть наша армия.

— От ты, япона мать! — ругались солдаты. — Не хочет в штыковую! Боится русского штыка!

Залег за куст и отец Стефан. Но и так пули попадали и убивали. Неужто погибнуть здесь, так, без покаяния?! Ну уж нет!

— Оркестр! Марш! — не все сразу поняли, когда увидели, как их полковой священник поднялся в полный рост, вознес над головою крест и запел «Боже царя храни».

Несколько шагов отец Стефан прошел в одиночестве. И грянул марш. Оркестр — вернее, кто остался в живых — поднялся за своим полковым священником и заиграл марш.

— Боже царя храни! — запело со всех концов поднимающегося полка. И вскакивая, солдаты, обгоняя оркестр и отца Стефана, бросились во вторую свою атаку.

— Да что ж вы, как крабы, всё назад! — ругались солдаты, падали сраженные пулями и сжимали кулаки — неужели не добежать им до этих ненавистных японцев! Нет, не шел японец в рукопашную, пятился и стрелял. Сколько же у них патронов?! — ругались солдаты. Вновь полк (точнее, что от него осталось) упал на землю, закрывая головы и прячась за кусты и камни.

И вновь отец Стефан, шепча молитву и вознеся над головой крест, поднялся и зашагал под самые пули. И оркестр замолчавший, поднялся и заиграл марш. И солдаты, закричав «Ура!», бросились в третью атаку.