Старая девочка

В субботу одиннадцатого сентября сорок первого года Ерошкин наконец вызвал к себе Берга, чтобы рассказать ему, как все проходило между Кузнецовым и Верой, как Кузнецов потребовал снять охрану, чтобы Вера могла к нему свободно пройти, как ее тут же нагнала и опередила сначала семерка во главе с Тоней, а потом целая толпа других женщин, чьи мужья были арестованы в Ярославле еще Клейманом. Он этой ловушкой, которую поставил Кузнецову и Вере Клейман, стал восторгаться, будто ребенок. Берг, однако, слушал его без всякого интереса, так что и Ерошкину скоро сделалось скучно и разговор он свернул. Все это было очень непохоже на обычного Берга. Ерошкин даже собрался спросить его, что случилось, не обижен ли он, что по ходу дела ему ничего не рассказывалось. Но потом раздумал. Он уже видел, что Берг по-настоящему потрясен неудачей Тониных женщин, потому что сам отчаянно боится, не хочет идти к Вере. В какой-то момент Ерошкин почувствовал это так ясно, что даже думал, что вот сейчас Берг ему это скажет, но тот молчал, и расстались они на словах Ерошкина, что прямо сейчас идти к Вере Бергу, наверное, не следует; после истории с Кузнецовым ей надо дать дней десять, чтобы отдохнуть и прийти в норму.

Когда Берга увели, Ерошкин позвонил Смирнову; в последние две недели он звонил в Москву и докладывал обстановку довольно часто, но это были короткие оперативные звонки, теперь же Ерошкин хотел рассказать ему все подробно, с начала до конца, как бы подвести кузнецовской истории итог. Кроме того, он собирался доложить Смирнову и свой сегодняшний разговор с Бергом, честно сказать, что прежней веры в себя в Берге нет и он, Ерошкин, — в нерешительности, отправлять сейчас Берга к Вере, как запланировано, или попридержать, снова все отложить. Ерошкину в самом деле надо было знать, что думает на сей счет Смирнов, но и подстраховаться он тоже хотел. Если Берг провалится, без поддержки Смирнова ему не выплыть — это ясно.

В общем, разговор получился длинный, больше чем на час, но для Ерошкина очень полезный. Как и он, Смирнов долго восторгался изобретательностью Клеймана, повторял, что, конечно же, они его недооценивали: был бы Клейман на их стороне — многое с Верой было бы по-другому. Потом заговорили о Берге. Внимательно выслушав его, Смирнов сказал, что отчаиваться не стоит — Берга он прекрасно понимает; когда цель, о которой мечтал полтора десятка лет, так близка, у любого начнут дрожать руки. С другой стороны, добавил Смирнов, ерошкинских надежд на Берга он никогда не разделял, никогда не считал, что его шансы лучше, чем, например, у Димы Пушкарева. Впрочем, заключил он, попытка — не пытка, пороть горячку рано.

Те десять дней, что еще оставалось провести Бергу в ярославской тюрьме, Ерошкин решил, что трогать его не будет, не будет ни видеться, ни даже разговаривать с ним. В свое время он не раз говорил Бергу, что почему бы ему не переехать из тюрьмы в город: у управления есть несколько конспиративных квартир, они пустуют, и он может занять любую. Но Берг каждый раз наотрез отказывался, и Ерошкин, пожалуй, его понимал. Конечно, чтобы, встретившись с Верой, чувствовать себя уверенно, ему нужно было и судьбой и внешне как можно больше походить на брата, иначе обмануть ее будет совсем трудно. Если говорить о сходстве, то у Берга был только один союзник — запах, тюремный запах, который не отобьешь и за год. Только запах и равнял его с братом, и, конечно, он не хотел его потерять. Правда, Берг был прав, когда еще в Москве доказывал Ерошкину, что запах — это вовсе не так мало, что тюрьма, лагерь за год любого могут сделать беззубым стариком, поэтому он совершенно не боится того, что Иосиф Берг был на десять лет его моложе.

Ничего не хотя от Берга, Ерошкин не удивлялся, что и он в эти десять дней тоже ни разу ни о чем его не попросил. Зашел он к Бергу в камеру лишь за полчаса до его освобождения. Все документы давно уже были готовы, и Ерошкин пришел, чтобы отдать их, пожелать Бергу удачи, а главное, договориться, когда и как они друг с другом будут связываться. Конечно, он был бы рад, если бы Берг докладывал ему обстановку регулярно, в определенные дни, а не так, чтобы когда густо, когда пусто. На этом настаивал и Смирнов, но Берг сказал, что ничего обещать не может, и Ерошкин сразу отступил. В свою очередь Берг попросил, чтобы ни за ним, ни за Верой первый месяц никто не следил, потому что филеры будут его до крайности стеснять, и Ерошкин согласился. Он и сам прекрасно понимал, что наружным наблюдением так и так придется пожертвовать. Совсем отказываться от него Ерошкин, правда, не собирался: в двух кварталах от дома Веры в высоком пятиэтажном здании он подготовил прекрасный наблюдательный пункт, откуда все было видно как на ладони. Когда прямого солнца не было, в обычный полевой бинокль нетрудно было разглядеть даже то, что делается в спальне Веры.