Старая девочка

Между тем Берг продолжал все быстрее и быстрее опускаться, и наверное сделать здесь было уже ничего нельзя. Дважды-трижды в неделю филеры доносили Ерошкину, что видят теперь Берга по большей части на толкучке, у старых торговых рядов, где он по дешевке сбывает книги в роскошных кожаных переплетах. Книги наверняка ворованные, и тащит он их у отца Веры. Филеры уже давно относились к Бергу с ненавистью: воровать в доме, где тебя — больного, увечного старика — приютили и пригрели, казалось им верхом низости. Это да то, что им приходилось четвертый месяц без толку следить за одним и тем же человеком — что ничего не получается, что Берг — отыгранная карта, они прекрасно понимали — озлобило их против него до последней степени. Я уже говорил, что Ерошкин никаких иллюзий насчет того, чего добивается Берг, не питал, и все-таки он медлил, не арестовывал его, не ставил на этой истории крест. Почему — Ерошкин и сам не мог себе объяснить.

Торговцем Берг был никудышным, по оценке филеров, книги он сбывал за десятую часть цены, причем никогда не тратил на себя и копейки, выручал дважды в месяц сумму, которую ему должны были платить на складе, и шел домой. Вера и ее родные по-прежнему закрывали на это воровство глаза, правда, Вера пыталась дать ему понять, что знает то, что он ей хочет сказать. Филеры доносили Ерошкину, что она теперь никогда не зовет его по фамилии, а как и при жизни Иосифа — “мой мудрец”.

Ерошкин все тянул и тянул, в итоге же арестовал Берга угрозыск. Он просто попался во время одной из облав на толкучке. Два дня у них в управлении был настоящий шухер, филер, потерявший Берга, дрожал за свою шкуру, но потом оказалось, что тот сидит в ярославской тюрьме через одну камеру от своей прежней и спокойно ждет приговора.

Несмотря на то, что все закончилось так безрадостно, Ерошкин после того как Берг получил очередные пять лет, даже думал оставить его при себе; он уже привык с ним разговаривать, советоваться и не хотел этого терять. Как аванс он через полгода перевел Берга из той камеры, где он сидел и где на десять квадратных метров было двадцать душ заключенных, в его прежнюю камеру, но Берг, похоже, подарку не обрадовался. Когда Ерошкин его вызвал, чтобы обсудить все то, что между ними накопилось, в частности, чтобы из первых уст и в деталях узнать, что происходило в доме Веры, Берг о Вере разговаривать не пожелал. Ничего не слушая, он стал требовать, чтобы его, как и положено, за воровство и прогулы отправили в лагерь или чтобы его присоединили к воркутинским Вериным людям. Держался он до крайности агрессивно, ни о чем другом говорить с ним было невозможно, и Ерошкин распорядился увести его обратно в камеру.

Той же ночью он, надеясь, что Берг хоть немного успокоился и пришел в себя, снова вызвал его на допрос, но Берг по-прежнему был возбужден и, чтобы его поддержать, Ерошкин сказал, что завтра же переговорит с турком, который теперь у воркутинцев за главного. Если тот скажет, что они Берга примут, с его, Ерошкина, стороны возражений не будет. Он еще собирался добавить, что очень сомневается, что из этой затеи выйдет толк: Берг ведь и сам знает, как воркутинцы его ненавидят, но понял, что это ничего не даст, и вызвал конвой. Утром он в самом деле велел привести к себе турка и принялся его расспрашивать, есть ли шанс, что воркутинцы Берга возьмут. Ничего подробно рассказывать ему о Берге и Вере он, конечно, не стал, только заметил, что у них ничего не получилось и Берг, по-видимому, не будет претендовать на Веру и тогда, когда по справедливости придет его очередь.

Жили воркутинцы теперь все вместе, коммуной и почти без охраны в маленьком особнячке в двух кварталах от управления НКВД. Турок был официальным председателем коммуны, вел все их дела, но Ерошкин знал, что такой вопрос, как с Бергом, они будут решать сообща, и от турка здесь мало что зависит. Он много раз слышал, что отношение зэков к Бергу начало меняться еще под Воркутой, и все равно не верил, что прямо сейчас, когда он лишь недавно жил в одном доме с Верой, они согласятся его принять. Через год или через два, когда эта история забудется, — может быть, но не сейчас. Турок, однако, его успокоил: сказал, что он, конечно, с каждым снова переговорит, но твердо уверен, что все будет в порядке. Последняя зима сделала их другими людьми, единственное, что в настоящее время их волнует, чем они заняты дни напролет, — это восстановление Веры. Берг тут им совершенно необходим. Без Берга им не восстановить огромный и, как они понимают, самый главный кусок жизни Веры, — то, когда она жила с Иосифом, когда родила трех своих дочерей и пошла назад. Только Берг хоть что-то знает об этих пятнадцати годах, и поэтому они готовы закрыть глаза на все. Раньше они, конечно, безумно ревновали, ненавидели его за то, что он, не соблюдая никаких правил, пытался перехватить у них Веру, но теперь, когда Вера не стала с ним жить, значения это уже не имеет, подвел турок черту.