Старая девочка

Ей никак не удавалось увидеть Вериного лица, и она думала, что дело именно в этом, что, глядя ей в глаза, Вера не посмеет сказать “нет”, и она все пыталась ее к себе повернуть и кричала: “Возьми себе Соловьева, возьми себе моего мужа, он твой, после всего, что он через тебя принял, ты должна его взять!” Только к вечеру Вера от нее избавилась и очень надеялась, что окончательно. Но Тоня осталась в Ярославле. Неизвестно, где и на что она жила, — впрочем, когда обнаружились бумаги Клеймана, дело разъяснилось, — на кого оставила детей, Наташу и Колю, о которых говорила Вере, но не реже, чем раз в неделю, она так или иначе пыталась проникнуть к ним в дом. Иногда, если она попадала на мягкого и сердобольного Вериного отца, у нее это получалось, и она снова до ночи рыдала — молила Веру забрать себе Соловьева.

Но самым плохим были не эти визиты, в конце концов, после нескольких скандалов она и мать сумели добиться, чтобы отец перестал пускать Тоню — приходила она, как правило, в воскресенье, и он дал им слово: когда Вера дома, никому не открывать, вообще не подходить к двери — хуже было то, что, как скоро заметила Вера, Тоня почти неотлучно за ней следит. Чуть ли не каждый день она вела ее от дома до работы, а потом так же провожала обратно домой. Держалась Тоня как правило в некотором отдалении и приставала редко, хотя вначале бывало и это. В первый месяц, что она появилась в Ярославле, она дважды цеплялась к Вере прямо на улице, хватала ее за руки и, не отпуская, на всю округу, будто юродивая, истошно вопила: “Спаси моего мужа, спаси Соловьева”, - и так все быстрее и быстрее, настоящей скороговоркой. К счастью, раз с помощью прохожих, в другой — милиционера Вере довольно скоро удавалось от нее отвязаться. Приходила Тоня к Вере и на работу, но тоже в первый месяц или два, устраивая такие же скандалы, как на улице. Но здесь Вера повела себя умницей, сообразила еще раньше сказать на службе, что в город приехала ее троюродная сестра, что она сумасшедшая и, если она вдруг сюда придет, на ее выходки обращать внимания не надо. В общем, ко всему этому она приспособилась на удивление быстро и, пожалуй, с наибольшей тоской и дольше всего помнила, как однажды в переполненном трамвае толпа притиснула Тоню прямо к ней и они вместе должны были ехать почти целый час.

Тоня преследовала Веру в одиночку около трех месяцев, очевидно, Клейман взвешивал, что эта акция может дать, стоит ли делать на нее ставку или, наоборот, свернуть. Вера на Тонины слезы пока не поддавалась, но он, похоже, решил, что овчинка выделки стоит, — такой пресс должен Веру дожать. Долго она не выдержит. Клейман давно считал, что в том, что Вера твердо выступила против партии, против всего народа, а главное в том, что, несмотря на немыслимые уступки, даже на прямой подкуп, с ней до сих пор не удалось договориться, — причина этого одна: Верино поразительное чувство собственной правоты. Он был уверен, что стоит размыть, хотя бы чуть-чуть подточить эту ее правоту, и дело Веры разом исчезнет: его не станет, будто никогда и не было. Она, как блудный сын, вернется домой — и все кончится.

В последние месяцы перед тем, как он был арестован, Клейман, судя по его бумагам, уже определенно ставил на акцию с женами, ему казалось, что если где-то и есть хорошие шансы, то именно здесь. И вправду, ни Тоня, ни другие женщины, которых он собирался использовать, виноваты перед Верой не были. Наоборот, они сами всю жизнь от нее страдали и мучились. Однако не в пример Вере, как бы плохо им ни приходилось, они терпели, терпели, когда мужья ночами, лаская их, называли ее именем, терпели, зная, что для мужа они — постылая обуза. Но и их мужья, их обидчики, тоже были ее жертвами. Это по милости Веры они сделались врагами народа и отправились в сибирские лагеря, хотя никогда и ничем не были перед ней виновны. В том, что они всегда ее любили, в том, что были ей верны, только о ней одной и думали, не могло быть никакой вины. Так за что же она их губила?

Каждый раз, когда Тоня, а потом и другие жены арестованных кричали ей на улице: “Спаси моего мужа, спаси и возьми его себе, он твой, только спаси его”, - она должна была понимать, что сейчас, здесь, отказываясь, она приговаривает его к смерти, жену его приговаривает даже не к вдовству — к тому, что она до самой могилы останется женой врага народа, детей, которые были зачаты с ее именем на устах, обрекает на сиротство, на то, чтобы они до конца своих дней жили и знали, что они — дети врага народа.