Сталинградский гусь

В общем, копилка у него есть, и ничего страшного, если он кубышку разломает и вытащит оттуда несколько чеков на столь нужную обувь… Об этом он сообщил Валере Куманеву. Тот поморщился, будто на зуб ему попала какая-то фруктовая кислушка, груша-дичок или несъедобная ягода.

– Жалко поросенка расколачивать, – сказал он, – эти деньги куда с большей пользой можно истратить в Москве.

Это Гужаев хорошо знал и без Валеры, как знал и то, что лишний чек в условиях Москвы никогда не помешает, но новыми кроссовками обзаводиться придется.

Конечно, лучше было бы купить кроссовки в ларьке Военторга, но там они вряд ли есть – ларьки в основном рассчитаны на обслуживание молодых солдат, любящих сладкое, затоварены сгущенкой, пряниками, шоколадом «Аленка», на обертке которого изображена девушка, способная заколдовать не только юного бойца, сдобным печеньем и карамельными конфетами… Придется покупать обувь в городе, у дуканщиков.

Среди дуканщиков, к слову, есть такие, которые с удовольствием берут не афонии, а советские рубли и чеки. Они бы и японские йены брали бы, и мексиканские доллары с эфиопской валютой и денежными знаками Берега Слоновой Кости, если бы шурави могли этими деньгами расплачиваться. Глаза у бородатых дуканщиков такие темные, черные, что зрачков в них не разглядеть. Когда Гужаев общался с ними, то ему невольно хотелось взять в руки какую-нибудь дубину.

Валютными мужиками должен заниматься хад – местная безопасность, поскольку всякая операция с рублями, чеками и прочими ценными бумажками попахивает мошенничеством.

Кабульские дуканы сильно отличались от рядов пакистанского базара, дуканы – это отдельная страна, ларьки, магазинчики или как еще можно называть сооружения коробочного типа. Дукан может размещаться в картонном ящике из-под большого телевизора, сверху прикрытом куском старого кровельного железа, чтобы дождик не размочил бывшую телеупаковку. Иногда в дуканах «прохоры» устраивают засады и берут в плен покупателей, берут выборочно, – либо при офицерских погонах, либо штатского пожирнее, с пузцом, выпирающим из штанов, как бок огромной груши, и волокут на восток, в лагерь свой или в иное разбойное место, желательно поближе к Пакистану, где и сами они могут сховаться, и добычу свою спрятать.

Впрочем, шурави, если чувствуют опасность, тоже не стесняются в выборе. Кабул хорошо знал одну грустную историю, связанную с лейтенантом Жуковым.

Служил Жуков в стрелковой роте вроде бы неплохо, душманских пуль не боялся, но однажды глотнул «кабульского коньячка» и сошел с катушек – в голове у него произошло помутнение: и про отца своего родного он забыл, и про Родину-мать, и про близких людей, и вообще про то, что он – офицер.

А когда у него в голове немного прояснилось, понял, что натворил, взял автомат и решил поправить дело – удрать в Пакистан, а еще лучше – в Индию… В общем, решил двинуться в юго-восточном направлении.

Но для начала надо было снять с себя военную форму и обрядиться в нормальную гражданскую одежду, а найти штатский костюм он мог только в одном месте – в дукане.

Он выбрал лавчонку поприличнее, над входом в которую красовалась гнутая железная вывеска «Адежда. Обуфь» и нырнул в нее.

В магазине находился лишь сын хозяина, двенадцатилетний парнишка, – бача.

– Позови отца, – потребовал лейтенант.

Отец находился недалеко – вскоре пришел. Жуков выбрал одежду получше, с хозяевами расплатился сполна: отца застрелил, сына повесил на велосипедной цепи… Уйти лейтенанту не дали, взяли недалеко от того злосчастного дукана.

Скрутили лейтенанта, до конца еще не отошедшего от «кабульского коньячка» – напитка, как видите, убойного, нехорошего, но чего на дурное зелье все грехи валить? – сунули в бронетранспортер и увезли в комендатуру. Народу, чтобы не было волнений, объявили: злодей сражен в перестрелке и зарыт в обычной придорожной канаве, чтобы и могилы у него не было, и – как и положено, – чтобы дух его никогда не являлся людям: нечего! Накуролесил предостаточно.

Пошумели, пошумели кабульцы и утихли. Дуканщика с сыном похоронили в тот же вечер, семье выплатили денежную компенсацию и позорную историю ту постарались забыть…

Толковый народ афганцы, благодарный за всякое доброе дело, всегда эти люди были надежными соседями, мирным общением с ними можно достичь большего, чем войной.

Но вышло то, что вышло.

Обстановка в Кабуле осложнилась: если раньше стрельба в городе раздавалась только в темное время суток, то сейчас она звучала и днем, воздух рвали не только отдельные пистолетные хлопки, но и длинные автоматные очереди. Напоминал ныне Кабул настоящий прифронтовой город, хотя никакого фронта в Афганистане не было, но если он и был, то никто его не видел.

Фронтовой позицией могла оказаться каждая яма, каждый камень, каждый кяриз – подземный колодец, каждая гиндукушская щель, и это было неприятно.