Сталинградский гусь

Кроме Хасана пострадали еще два человека – водитель-хозареец Абдул и пуштун из племени мандузи Хаджи, который решил пересесть с коня на автомобиль и занялся освоением нового дела. Впрочем, он водил грузовики и раньше, но нерегулярно, поэтому в колонне числился стажером и старался на лету познать некие профессиональные вещи, которые могли бы пригодиться ему в любой дороге.

У Хаджи пуля прострелила щеку, просекла насквозь рот, выкрошила три зуба и вышла через другую щеку, едва не зацепив второго водителя, сидевшего за рулем… Абдул же был ранен в плечо.

Шурави, ходившие с колонной в разведку, Селим Каримов, Альберт Карышев и Игорь Гужаев не пострадали – пули не тронули их. Игорь даже перекрестился, пожевал губами, будто шептал молитву. Проехав от места засады километра четыре, остановились – надо было перевязать раненых…

Хасана нельзя было узнать, – и без того маленький, он сделался еще меньше, словно бы смерть забрала с собой часть его тела, вместе с духом украла и плоть, лишив паренька части мышц, костей, выпив кровь, оставив в основном только оболочку.

А вот лицо, несмотря на пулю, застрявшую в голову, не изменилось, только вот, – странное дело, – постарело, словно бы Хасану исполнилось уже лет сорок – сорок пять, а может, даже и пятьдесят. Гужаев еще не встречал таких убитых – не было на его памяти людей, которые после смерти старели бы ровно вдвое, из мальчишек за какую-то четверть часа превращались в полустариков.

Несколько минут постояли над Хасаном молча. Джангул удрученно покачал головой, затем проговорил со вздохом:

– Хасана похороним на перевале, на шоферском кладбище… Как считаете?

Большинство водителей, столпившихся около Джангула, зашевелились, согласно закивали, заговорили тихо, почти неслышно…

У мусульман, по их вере, покойников положено хоронить в день смерти, до захода солнца, где бы человек ни умер, потому Джангул об этом и объявил.

Были, наверное, и исключения из правил, но о них Гужаев не слышал и касались они, судя по всему, только пророков и великих людей, простой народ обходился без этих излишеств…

Хасана уложили в кузов его грузовика, чтобы по дороге он попрощался с дорогой, источавшей красную пыль, с землей здешней и горами, с глубокими прорезями ущелий, с орлами, чертящими в небе плавные дуги, высматривавшими внизу какую-нибудь живность, но добычи на земле становилось все меньше и меньше, – зверье, распуганное войной, ушло в Иран, в Индию, в Пакистан, и вряд ли оно уже вернется назад. Но орлы, несмотря ни на что, держались этих мест, не улетали. Видать, для них в отличие от остальных любителей вольной жизни родина была родиной, она у всякого живого существа – одна.

Через четыре часа колонна выстроилась на дороге, крутыми петлями карабкавшейся на перевал, часть колонны перекатилась даже через перевал, поскольку всем машинам не хватало места. Наверху, на самой макушке, через которую тяжело переваливалась трасса, имелась удобная земляная площадка, ровная, как обеденный стол на Зеленом рынке в Кабуле, на ней и разместилось шоферское кладбище. Могил здесь было три, каждая отмечена ровным высоким шестом. Два шеста были украшены небольшими красными флажками, третий шест обвивала зеленая лента – здесь покоился безымянный водитель душманской «бурдахайки».

В ушах тоскливо посвистывал ветер, принесшийся откуда-то снизу, из ущелья, затянутого предвечерней тенью. Хасана завернули в чистый мешок, сплетенный из крупных нитей, снизу, на ноги, натянули еще один мешок, посередине перевязали зеленой лентой, потом обмотали еще одной лентой – красной, это было свидетельством того, что в жизни своей Хасан, пока мог дышать, радоваться, работать, поддерживал народную власть, друзей своих шурави, желал землякам своим доброй и долгой жизни, обязательно сытной, но судьба распорядилась так, что жизнь Хасана была оборвана едва ли не в самом начале.

– Смерть таких людей, как наш Хасан, подобна закату солнца, – проговорил Джангул негромко, провел себя ладонью по непокрытой голове, – когда они умирают, в природе сразу становится темно. Спи с миром, дорогой товарищ, и пусть тебе на твоей вечной стоянке будет спокойно и снятся только добрые сны.

Рядом с Хасаном в могилу положили две пачки сигарет – вдруг покойному захочется покурить на том свете или фокусы его покажутся интересными «верхним людям».

Через полтора часа колонна Афсотра двинулась дальше…

Солнце, неторопливо ползущее по небу, начало потихоньку скатываться вниз, к неровной линии горизонта.

Важно было до заката не только похоронить Хасана, но и достичь постоялого двора, охраняемого афганской милицией. Там ведь, ежели что, у царандоя и пулемет найдется, яркой трассирующей струей раздвинет опасную ночную черноту, отшвырнет «прохоров» куда подальше – по ту строну гор, уже спрятавшихся в вечернем сумраке, но здорово ощущающихся, сквозь пространство чувствовалась их гнетущая мощь, она давила на все живое и прежде всего – на людей.