Сталинградский гусь

– К шурави Дауд относился очень хорошо… во всяком случае, много лучше, чем к американцам. Наверное, потому, что супруга у него была воспитана в американском стиле, – этакая волевая, как взбесившийся верблюд, женщина. Однажды она повздорила с мужем. Дело происходило на лестнице особняка, Дауд сорвался и покатился вниз, повредил себе позвоночник, после чего ходил уже с палкой. Когда боли начали допекать его так, что становилось невмоготу, он решил сделать операцию. В Италии. Хотя медицина шурави считалась очень сильной, – сильнее итальянской. К Дауду пришел советский посол, стал уговаривать сделать операцию в Москве, но Дауд очень твердо стоял на своем: нет и все! Посол удивился: «Почему? Мы создадим вам все условия…» – «Спасибо, я уже обо всем договорился с итальянцами…» – «Мы сделаем то же самое, только качественнее». – «Я знаю, – сказал Дауд, – но у меня слабое сердце и если что-то случится, наши муллы используют это против вас. А я не хочу осложнений между нашими странами».

– В результате он сделал операцию в Италии…

– Так точно, операцию сделал в Италии. Когда произошла революция и была перебита последняя шахская охрана, в кабинет к Дауду вошел капитан Имаммутдин и предложил ему сдаться, Дауд в ответ выкрикнул нервно, что никогда не сдастся коммунистам, дернул на себя ящик стола, там у него лежал пистолет. Схватил пистолет и стал стрелять в Имаммутдина. Сделал несколько выстрелов подряд – не попал. У капитана же в руках был израильский автомат «узи», и он недолго думая прошил Дауда очередью насквозь. – Джангул неожиданно сожалеюще вздохнул. – Вообще-то на этот счет было решение ЦК НДПА: если Дауд будет сопротивляться – применить оружие. Вот Имммутдин и применил.

В предрассветном сером мраке появилось несколько светлых пятен, очень скоро пятна тихо, неприметно и невесомо передвинулись с одного места на другое; невдалеке, в негустых зарослях арчи слаженно, будто под управлением дирижера, запели птицы, а это, считай, сигнал – рассвет пришел.

– Ну и где этот Имаммутдин сейчас? – Гужаеву показалось, что он с этим бравым деятелем где-то встречался.

– Говорят, носит погоны полковника, но на полковничьих ролях не выступает – не тянет…

– Ну да, это вещь знакомая – мозгов не хватает. Исполнитель есть исполнитель.

Джангул поднялся, зачем-то отряхнул колени, жест этот был скорее данью привычке, чем необходимостью, без которой человек не может двигаться дальше, с хрустом распрямил спину.

– Пойду узнаю, чего там новенького, – еще раз со скрипом сложился, распрямился и неторопливым размеренным шагом направился к маленькому домику на колесах, установленному под караульной вышкой.

Игорь подумал о своих напарниках: как они там? Напарники страховали его, оберегали, с ними он чувствовал себя надежнее, с другой стороны, он и в одиночку ощущал себя уверенно, готов был пойти на любое (или почти любое) задание, знал, что и командиров не подведет, и самого себя тоже не подведет. Если с Каримовым он мог переговорить по дороге, не отвлекаясь от руля, в кабине, то с Карышевым нет, Карышев был дальним его прикрытием.

Спокойный, молчаливый, с четкими движениями и зоркими глазами, замечающими то, чего не всякий человек может заметить, Карышев относился к породе людей, которые стараются меньше говорить и больше делать. Игорю доводилось бывать с ним в разных переделках, и Альберт ни разу не подвел его.

Говорят, что мысли обладают способностью материализовываться и это происходит довольно часто, – произошла материализация и на этот раз: в дверях дощаника показался Карышев… Легок на помине! Альберт был собран, застегнут на все пуговицы и, судя по сосредоточенному и жесткому лицу, готов к дальнейшей дороге.

Хотя с автоматом в руках он выглядел бы внушительнее, грознее, но автоматов не было. Гужаев подвинулся, освобождая место на скамейке, Альберт сел рядом, подвигался немного, устраиваясь поудобнее.

Минут десять сидели молча, Гужаев думал о дальнейшей дороге и переходе через границу, Альберт размышлял о чем-то своем и заводить разговор не спешил – был верен своей привычке молчать, справедливо полагая, что всякая немота лучше хорошего слова, поэтому молчание и ставят в один ряд с дорогим металлом желтого цвета.

Дверь дощаника снова распахнулись с противным треском плохо высохшего дерева и на пороге показался заспанный Хасан, он, как велел начальник его, свое добрал, посмотрел еще пару снов.

– Ну чего, ехать не пора? – зевнув широко, поинтересовался он, звонко похлопал по рту ладонью, потянулся. – А?

– Сейчас Джангул придет – скажет, – проговорил Гужаев негромко, – ехать не ехать – все будет известно…

– А я еще один фокус придумал, новый, – сообщил Хасан, – пока спал… Показать?

– Покажи.

Хасан извлек из кармана сигаретную пачку, сделал короткое точное движение, и от пачки, запечатанной в прозрачный целлофан, отделилась крохотная белая ракетка, взвившись вверх, прилепилась прямо к оттопыренной нижней губе паренька.

– Угости-ка огоньком, – попросил он Карышева.

– Откуда? Я же не курю.