Стаб

— Не понравилось? — спросил Рэймс, когда заметил, как я нахмурился.

— Понравилось. Сладко. — Он опять уставился на мои губы, и я пробормотал: — Просто хочу спать.

Я всегда становился сонным, после того, как наемся. Осмотревшись, я приметил кресло. Мне было лень идти в душ, так что я направился прямо к своему спальному месту, но Рэймс сказал.

— Ложись на кровать.

— А как же ты? — Конечно, кровать была большой, но он же не предлагал нам её делить?..

— Мне надо работать.

Я невольно вспомнил, как «помогал» ему работать в машине.

— Ты будешь работать… всю ночь?

— Да. Тебе нечего боятся, — сказал Рэймс, и я фыркнул. — Но ты ведь и не боишься. — И он покачал головой, мол, как можно быть таким легкомысленным дураком.

Ага, как будто он мог сделать то, что сам не так давно предотвратил, нарушить все святые заповеди разом и предать Бэлара, своего мэтра и бога, просто от того, что у него стало тесно в штанах. Думаю, Рэймс считал страшным преступлением даже просто думать об этом.

Я отошёл к кровати и стянул с неё покрывало. Простыни были свежими, слуги их меняли каждый день. Безупречно чистая без единой складочки ткань… Я осмотрел себя, и решил всё-таки сходить в душ.

— Я возьму твоё полотенце, — бросил я и, не дождавшись ответа, заперся в ванной. Если уж он предлагал мне свою кровать, то и полотенце не пожадничает.

За дверью стало очень тихо. А потом Рэймс грязно выругался. Я даже не представлял, что он такие слова знает. Интересно, как он отреагирует, когда узнает, что с появлением на моём теле пирсинга, я начал спать голым?

Прода

Глава 17

Похоже, Рэймс изрядно потрудился этой ночью. Вид у него был измученный. Сразу видно, что он ни на минуту не переставал думать о великом. Глаз не сомкнул, проворачивая свои архиважные дела, разрабатывая новые стратегии, обговаривая поставку боеприпасов, поддерживая бесперебойную связь с союзниками и всё такое. Я даже почувствовал себя немного виноватым, взглянув на него утром.

Мужику было жизненно необходимо вздремнуть хоть часок. Поэтому я не позволил себе долго нежиться в чужой кровати. Стащив простынь, я прикрылся, чисто из вежливости к хозяину комнаты, а не потому что стеснялся его. Хотя, когда Рэймс задел меня взглядом, мне стало немного не по себе.

Когда я зашёл в ванную, то увидел свою одежду аккуратно сложенной. Вчера я бросил её как попало. Не знаю, что именно я почувствовал, когда понял, что он трогал мою одежду… и обошёлся с ней со вниманием, которого она не получила от меня. Отнёсся к ней бережно и с достоинством, как будто ткань, касающаяся моей кожи, заслужила их.

Я поморщился от собственных сентиментальных мыслей.

Да брось, он просто привык к порядку во всём. Или, по-твоему, ему больше нечем было заняться этой ночью, как нянчиться с твоим шмотьём? Наверняка, его сложила «мебель».

К слову о «мебели»: я слышал, как в комнату вошёл слуга. Судя по всему, он принёс завтрак и сменное постельное бельё.

— Не нужно.

— Я быстро, господин.

— Оставь, как есть.

— Тогда я зайду позже с вашего позво…

— Нет.

«Мебель» не стала перечить, хотя наверняка отметила эти странности гостя и, возможно, сочла нужным сообщить о них своему хозяину. Бардак в комнате Рэймса? Предвестник настоящей катастрофы.

Почему-то меня это обеспокоило…

Ополоснув холодной водой лицо, я начал одеваться. Мне хотелось сбежать. Из этой комнаты, этих мыслей и мужчины, который эти мысли вызвал. В двух словах: от самого себя. Поэтому, когда я вышел из ванной, первым делом посмотрел за окно. День обещал быть прекрасным…

Не для всех.

Взглянув на Рэймса, я понял, что мне придётся изрядно постараться, чтобы вымолить даже короткую прогулку. Он не собирался выпускать меня. Уже не потому, что я мог создать кучу проблем ему лично, шокировать гостей, повредить репутации его мэтра или покалечиться. А потому что этой ночью он полностью сдался в плен чувству, которое заставляло его кормить меня с рук, аккуратно складывать мою одежду и отдавать слугам нелепые приказы.

Это был особый вид ненависти. Ненависть к собственному телу и нервной системе, которые подвели его только сейчас при встрече с представителем слабого пола. После всего пережитого Рэймс никогда бы не подумал, что на самом деле он настолько уязвим. Поэтому он ненавидел ещё и меня за то, что я ему это показал. Однако эта ненависть не закончится моей смертью. Максимум — изоляцией, потому что, несмотря на статус вещи, которая даже сама себе не принадлежит, Рэймс был собственником.

И словно подтверждая мои слова, он спросил:

— Пойдёшь к нему?

К нему? Уже не «к мэтру»?

Знать бы, что именно Бэлар наговорил в тот раз, веря, что его слушаю именно я.

— Нет, если меня покормишь ты, — ответил я, и прозвучало это чертовски двусмысленно при том, что я намекал отнюдь не на сексуальный голод.