Стаб

На входе я отдал плащ слуге и спросил, вернулся ли мэтр. Он вернулся, и что важнее — не спал, хотя уже было за полночь. Весь в работе, пока его ликтор развлекается. И я не себя имею в виду.

Цокая каблуками, я пошёл к его кабинету и по пути распугал всю «мебель». Помешанные на благопристойности ребята были в ужасе от женского нижнего белья, хотя вообще не казались слабонервными. Без разницы. Это зрелище всё равно предназначалось не для их глаз, а Многорукий, кажется, был не прочь посмотреть на что-то кроме планов, документов и постных физиономий своих коллег-энитов.

— А где платье потерял? — спросил он, туша сигарету в пепельнице. Он сидел за столом и выглядел уставшим. Домашним.

— Я его выбросил, — сказал я, хотя вообще-то оставил это дело на Рэймса со словами: «оно мне никогда не нравилось». — Зачем мне кукольное платье, если ты хочешь сделать меня ликтором?

— Резонно.

Он отодвинулся от стола и похлопал себя по колену. Но когда я сел и потянулся к его лицу, мэтр отвернулся.

— Я же курил только что, балда.

— А я пил, — признался я, целуя его шею.

— М-м, и что же это было, Габи? Дашь попробовать?

— А ты?

Я поцеловал его подбородок и, когда он повернулся, губы. Скользнул внутрь его горячего рта языком. Серёжка коснулась его зубов, и даже это я нашёл невероятно эротичным. Я сидел у него на коленях в одном нижнем белье, и мне было невыносимо жарко. Я обожал с ним целоваться, не зависимо от того пил он перед этим, курил или делал мне минет. А когда у меня на языке появился шарик, целоваться стало приятнее раз в десять. Почти во столько же раз я стал пошлее. Из-за пирсинга я разучился спокойно наслаждаться его прикосновениями. Пусть я уже не извивался, стоило ему невзначай меня коснуться, но мои мысли уже невозможно было удержать в приличном русле. Я думал о разном… о чём не стал бы рассказывать даже ему — эниту-извращенцу со стажем.

Даже будучи пьяным.

— Да ты, в самом деле, пьяный, Габи. Пьяный и возбуждённый донельзя, ну и сочетание. — Он отстранился. — Первый раз тебя таким вижу.

— Ну так смотри. Смотри, но не трогай.

— Ладно, Недотрога, — протянул мэтр, опуская руки на подлокотники кресла. — Какое облегчение, что ты решил устроить мне приватшоу. Я-то думал, что пропустил твоё последнее выступление из-за свидания с консулом.

— И как оно прошло? — Я расстегивал его рубашку.

— И вполовину не так интересно, как твоё с Рэймсом. — Я никак на это не отреагировал, сосредоточившись на застёжках. — Ты крутился перед ним в этом? Рад, что ты подошёл так серьёзно к моему заданию. Я, кажется, знаю, что будет сниться этому несчастному девственнику сегодня. И ты тоже это знаешь, правда? Ты поэтому так завёлся?

— Нет. — Я скользнул рукой по его торсу в самый низ и улыбнулся, когда понял: он на меня ни капли не сердится. — Я просто… вспомнил, как впервые почувствовал это.

— Впервые возбудился? — уточнил мэтр, и я утвердительно промычал. — Ты мне об этом никогда не рассказывал.

— Вообще-то, ты накричал на меня тогда… Я был в ужасе, и вообще предпочёл бы забыть об этом.

Многорукий недоверчиво прищурился.

— Не помню, чтобы когда-нибудь ругал тебя за то, что ты возбуждался.

Я решил ему напомнить.

— Это было поздно вечером. На улице. Я сидел позади тебя на байке. Вот так. — Я оседлал его бёдра. — Ты в первый раз вёз меня домой из бара.

— Да, я уже понял, что ты испытываешь какую-то нездоровую страсть к моему байку.

— Было страшно и весело одновременно. Ты ехал быстро, и я так вцепился в тебя. Я закрыл глаза, поэтому ничего не видел, только чувствовал. Как ты поворачиваешь, тормозишь или наоборот, набираешь скорость. А потом я почувствовал кое-что другое. Между ног стало так непривычно, но, попытавшись сесть поудобнее, я сделал только хуже. Я даже не представлял, что могу так остро ощущать… там. Там где толком и нет ничего. — Я прижался к нему, чтобы в очередной раз оценить наши различия. — Оказалось, что это очень, очень, очень чувствительное место.

— Мне ли не знать. — Многорукий самодовольно улыбнулся.

— Я оказался на пороге какого-то грандиозного открытия. Странно… я ведь ходил по этой дороге сто раз, но ничего подобного не испытывал. Мне захотелось поскорее во всём разобраться.

Вот прямо как сейчас. Пусть я уже давно во всём разобрался, и теперь совершал такие «грандиозные открытия» постоянно, едва ли когда-нибудь это могло мне наскучить.

— Я всегда поощрял твою любознательность.

— Но в тот раз ты сказал, что свернёшь мне шею сам, если я не перестану елозить.

— Я просто завидовал своему байку, — «признался» Многорукий. — Я, конечно, не он, но можешь сейчас поелозить.

Я прижался к нему, уткнувшись в его шею. Он пах иначе. Курил другие сигареты. И одевался он теперь в соответствии с традициями и модой элиты. Для меня он становился незнакомцем, а на самом деле — самим собой.

Именно поэтому я и не расспрашивал его о прошлой жизни. Мне не требовалось лишнее подтверждение того, что когда-то он был полной противоположностью себя. Это было всё равно, что приложить руку к убийству Многорукого, которого я любил, и воскресить в нём Бэлара, которого я боялся.