Срыв

Встречные или обгоняющие приветствуют Анну Семеновну: «Здравствуйте!.. Доброго здоровья!.. Эки, дарга Семённа!..» Она глубоко кивает в ответ, как бы кланяется: «Здравствуйте, здравствуйте». Если попадаются незнакомые и лица их добрые, приглашает в музей. «Приходите. Улица Дружбы, дом сорок четыре. Там вся история Турана нашего».

Главное дерево на улицах – лиственница. Аккуратные ряды. Зимой от лиственниц мало веселья глазу – серые стволы, голые ветки. Лишь кое-где висят кругляши расщеперенных шишек. Но в середине апреля после одной теплой ночи ветки будто кто обрызгивает салатовой краской, и сразу ударяет в грудь тихая радость: весна.

Зеленоватые точечки быстро превращаются в усики, и вот всё дерево оживает… Анна Семеновна помнит ярко, точно было это совсем недавно, как в детстве они с ребятами обрывали с нижних веток кисловатую молодую хвою, совали в рот. Взрослые не ругали, сами жевали иногда. Если что, оправдывались: «Чего, витамины сплошные».

В палисадниках растет в основном черемуха. Ее едят и так, с куста, и заготавливают впрок. Кому не жалко мясорубок – крутят, измельчая косточки, перетирают с сахаром, а потом начиняют пироги, другие – сушат, заваривают зимой, пьют как чай или толкут в муку. Очень вкусные торты с такой мукой – незнающие люди, попробовав, с удивлением спрашивают: «Это какао такое необычное?» «Ну, – кивают шутливо местные, – наше какао – черемухова мука».

Асфальта в Туране мало, улицы грунтовые, укатанные плотно, несколько горбом. Дождевая и талая вода стекает в канавки под тротуаром. Названия улиц незамысловатые: Октябрьская, Комсомольская, Советская, Красных Партизан, Ленина, Молодежная, Спортивная…

Анна Семеновна останавливается на очередном перекрестке передохнуть. Оглядывается. Края города видны во все четыре стороны. На севере и юге – горы, вершины их сливаются с облаками. За горами на севере – Минусинск, на юге – Кызыл. Два больших по здешним меркам города, две в своем роде столицы. Кызыл – тувинская, Минусинск – русская… На востоке – речка Туран, лесочки, холмы, а дальше – тайга, Бий-Хем – Большой Енисей, снова тайга и горы до самого Байкала. На западе – поля, переходящие в солончаковую степь. Там, в степи, соленые озера, курганы. Некоторые курганы изучили недавно археологи, нашли древние захоронения условных скифов. «Условных», потому что неизвестно, что за народ жил здесь шесть тысяч лет назад, на каком языке говорил, куда делся, оставив лишь могилы. Но – жил. И так хоронил своих мертвых, что и через шесть тысяч лет они сохранились. С оружием, бусами, чашами для вина.

Сгинул тот народ, его место занял другой. Потом еще, еще. Воевали, гонялись друг за другом по этому распадку меж горных хребтов, строили жилища, рыли каналы, пахали землю, пасли скот…

Сто тридцать лет назад пришли с севера русские. Отсюда двинулись дальше – на юг, на запад, восток. Построили десятки сел, деревень. Большинство их уже оставлены, но Туран еще держится. Много Анне Семеновне встречается светловолосых голов, славянских лиц. И она, медленно двигаясь по маленькому родному Турану, мысленно повторяет: «Я до́ма… до́ма».

Настоящий парень

Каждое лето я езжу из Москвы, где живу, к родителям под Минусинск, что на юге Красноярского края. Это больше трех суток поездом по Транссибу, потом еще автобусами… Плацкартные вагоны я предпочитаю купейным, и не из-за их относительной дешевизны (хотя и это имеет значение), а чтобы посмотреть на людей, послушать, что и как они говорят (в моей профессии это важно), что едят, как одеваются. На улице или в кафе они совсем другие, чем в поездах, – поезд, как-никак, дом: кому на сутки, кому на двое-трое-четверо…

Вести задушевные, неспешные беседы, как это умеют пожилые женщины и мужчины, у меня не получается. Да я и не стремлюсь откровенничать и выводить на откровенность других. Чаще всего покупаю билет на верхнюю полку и лежу там – читаю (в поезде читается как нигде) и в то же время прислушиваюсь, кошусь на тех, кто проходит мимо, устраивается на постой в нашем плацкартном отсеке.

Запомнились многие, но странно запомнились – всплывают время от времени по мере надобности. Нужно ввести в повесть или рассказ эпизодическое лицо – и вот оно, из вагона. Со своими словечками, жестами, взглядом.

Но есть те, кто буквально стоит перед глазами. Не ложится в повесть или рассказ, но и не растворяется в тысячах тех, кого я увидел и отмел, стер из клеточек мозга.

Вот один. Довольно еще молодой мужчина, но нескладный, измочаленный, с темной то ли от природы, то ли от солнца кожей. В выцветшей рубахе, нечистых штанах. В руке – истертый пакет. Вошел в вагон на какой-то большой станции – Свердловск, или Тюмень, или Омск, – потыркался в узком проходе, нашел свое место. Боковую верхнюю полку. На нижней спал человек.

Мужчина постоял, как-то всем мешая, всех стесняя своим стоянием, и присел на краешек нижней полки в нашем отсеке. Тут же подскочил и спросил у хозяйки этой полки:

– Можно?

– Да сидите, сидите, – разрешила она, но разрешила так, словно делала великое одолжение.