Сразу после войны

— Не грусти. Если вам суждено встретиться — встретитесь. — Он помолчал и добавил: — Только мой совет — выкинь ты ее из головы, так лучше будет.

Легко сказать — выкинь. Если бы я мог это сделать.

Обвел взглядом комнату.

— Гермес еще не приехал?

Я мог бы не спрашивать об этом: в комнате была застелена одна кровать — Самарина, а на остальных лежали рыхло скатанные полосатые матрасы со ржавыми отметинами.

— Как видишь.

— От Волкова тоже вестей нет?

— Пока нет.

— Точно?

Самарин не успел ответить: перед окном возникла Нинка, сильно похудевшая, совсем черная от загара. И уже не в гимнастерке — в кофточке с широким воротничком, украшенным красной вышивкой.

— Когда приехал? — спросила Нинка.

Я определил по голосу — она рада мне.

— Только что.

— Все время в Москве был или выезжал куда-нибудь?

— Только в Мамонтовку — купаться.

Нинка поправила выгоревшие волосы, с грустью произнесла:

— А я за все лето ни разу не искупалась. В Фирюзу собиралась, да все недосуг — работала.

— Где?

— В совхозе. За все лето на продукты самую малость истратила — на овощах и фруктах жила. Зато одежонку себе справила.

Я похвалил кофточку, Нинка заулыбалась.

— Фирюза, говорят, замечательное место, — сказал Самарин.

— Да, да, — подтвердила Нинка. — Кстати, знаете, что такое Фирюза в переводе на русский?

— Нет, — ответил я.

— Жемчужина! — объявила Нинка и предложила в ближайшие дни съездить в это местечко.

— Идет! — сразу же согласился я.

— Надо Гермеса и Волкова подождать, — сказал Самарин.

— Правильно! — снова согласился я.

Обращаясь к Самарину, Нинка произнесла:

— Сегодня опять Волкова видела. Хотела подойти, да постеснялась.

— Чего?

— Он не один был — с той, с которой в прошлый раз его встретила.

— С Таськой? — воскликнул я.

Нинка сказала:

— В прошлый раз он нас не познакомил. В положении она. Если присмотришься — заметно.

— С Таськой! — уверенно заявил я. — Выходит, опутала она его. Теперь хоть так крути, хоть этакие отвертится.

— Волков сумеет, — возразила Нинка.

— Зря на него наговариваешь, — заступился за товарища Самарин. — От своего ребенка он не откажется.

— Значит, считаешь, распишется?

— Этого утверждать не буду. Хомут на шею Волков вряд ли наденет. Но своего ребенка признает.

— А толку что?

— Помогать будет.

Нинка усмехнулась.

— До поры до времени.

— Это все от совести зависит! — твердо сказал Самарин. — А у Волкова она есть.

Было жарко. Я прибыл в Ашхабад в полдень, солнце жгло немилосердно, побитый асфальт был мягким, словно воск, раскаленные камни на мостовой, казалось, дымились. Пока добрался до общежития, семь потов с меня сошло, и теперь я чувствовал, как коробится пропитанная солью, но уже подсохшая майка.

Это лето в Москве выдалось дождливым, холодным, солнечные дни можно было по пальцам пересчитать, я все время возвращался мыслями в Ашхабад, но уже в поезде, в душном вагоне с застывшим воздухом, от которого разламывалась голова, стал вспоминать прохладу, неторопливый московский дождь, мокрые листья на деревьях, лужицы на тротуарах.

Глянул в окно и спросил:

— Дожди были тут?

— Ни одного! — с веселым ужасом откликнулась Нинка. — Солнце прямо сбесилось. Мою напарницу, с которой я на одной делянке работала, удар хватил. А мне хоть бы что — вот только похудела.

— Это тебе к лицу, — сказал Самарин.

В Москве перед моим отъездом стало прохладно, листья тронула желтизна и небо сделалось другим: синева помутнела, покрылась дымчатой пленкой, прилетели синицы; они перепрыгивали с ветки на ветку, оглашая двор тихими, грустными посвистами; трава потемнела, потеряла свою свежесть, стала жесткой, как проволока.

А в Ашхабаде ничто не предвещало осень. Листья на деревьях были мохнатыми от осевшей на них пыли, пахло подгнившими фруктами. Я решил, что теперь поем их вдоволь — в институтском парке было много фруктовых деревьев.

— Чему улыбаешься? — поинтересовалась Нинка.

Я сказал про фрукты.

— Этого добра полно! — подтвердила Нинка. — А мне они надоели.

— Надо бы набрать яблок, груш, слив и высушить их, — сказал я. — Зимой компот варить будем.

Самарин рассмеялся.

— Смотри, каким хозяйственным стал! Придется тебя вместо Волкова старшиной назначить.

Я сказал, что не умею вести хозяйство, что мы ноги протянем, если меня назначат старшиной.

Самарин похлопал по карманам, ища папиросы.

— Вот они. — Нинка показала взглядом на подоконник.

Самарин взял папиросы, протянул пачку Нинке.

— Бросила, — сказала она.

Самарин метнул на Нинку взгляд, с несвойственной ему эмоциональностью воскликнул:

— Молодчина!

Нинка вдруг сказала, что Игрицкий вот уже две недели находится в больнице.

— Что с ним? — поинтересовался я.

— То.

— Значит это у него навсегда.

— Не верю! — Нинка замотала головой. — Про моего отца так же говорили. А потом встретился врач, который пообещал его вылечить. Но не успел — война началась.

«Как она много наворотила, эта война, — подумал я. — Скольких людей унесла, скольких разлучила. И сколько надежд разрушила».

18

Гермес приехал на следующий день рано утром. Спросонок я услышал бабаханье в дверь, возбужденно-радостный вопль:

— Подъем!