Сразу после войны

— Третьего дня она уехала, — сказал дядя Петя. — Я как раз на станции был — насчет угля узнавал. Гляжу: свадьба на фаэтонах подъезжает. Еще удивился: что за свадьба такая — ни смеха не слышно, ни веселья нет? Остановился. Вижу, Алия с фаэтона вылазит — на голове кружевной убор, а платье простенькое, немаркое, для дальней дороги приспособленное. Жених — тот самый — наперед выскочил, руку ей подал. Заметила она меня или нет — не понял. Она все под ноги себе смотрела, а жених, вернее сказать — муж, петухом вокруг ходил, оберегал. — Дядя Петя помолчал. — Я полагал, ты в курсе.

Самарин рассмеялся.

— Он и думать о ней перестал, дядя Петь.

На этот раз лейтенант ошибся. Я по-прежнему думал об Алии, как о светлом и хорошем, что было, но уже прошло.

— Вон оно что, — не то с одобрением, не то с осуждением произнес дядя Петя.

— Так уж получилось, — виновато сказал я.

— Вон оно что, — повторил дядя Петя и вдруг охнул, схватился за бок.

Мы бросились к нему.

— Закололо, — прохрипел он, повисая на наших руках.

Мы подвели его к стулу, усадили. Он кривился от боли, дышал тяжело, по-рыбьи раскрывая рот. Самарин хотел вызвать «скорую», но дядя Петя остановил:

— Не надо. Это у меня не впервой.

— Врачам показаться надо, — строго сказал Самарин.

— Не пойду! — Дядя Петя замотал головой. — Знаю, что они скажут. Предложат в больницу лечь, а мне надоело. За последний год два раза лежал, и все без толку.

Его лицо было землистым, губы — бескровными. Если бы не болезнь, то я, наверное, решил бы, что дядя Петя потемнел от загара.

…С каждым днем он слабел все больше, а мы бессильны были ему помочь, разве что саксаул нарубить или уголь покидать, да и то он противился, норовил все сделать сам. «Работа мне в радость, — часто повторял дядя Петя. — За ней и про хворь позабываю».

На первых порах я думал, что он говорит так в воспитательных целях, потом убедился — такой уж он человек, не может без работы. Просыпался дядя Петя раньше всех. Когда мы выходили в коридор с полотенцами, перекинутыми через плечо, там уже весело гудел титан, в приоткрытой топке мерцали угли: дядя Петя сидел на табурете и, шевеля губами, читал свежую газету, которую приносили рано утром — одну на все общежитие. Потом газетой завладевал Варька, и она исчезала.

— …Лучше вам? — наклонившись к дяде Пете, спросил Самарин.

Дядя Петя кивнул:

— Пойду.

— Проводить?

— Сам.

Самарин все же решил проводить дядю Петю, и они ушли.

Я перевел взгляд на Волкова.

— Боишься?

— С чего бояться-то?

— Следствие начнется, и все прочее. Отчислить могут.

— Плевать! Все равно я решил институт бросить. Экзамены с грехом пополам сдал — на одни «уды». Математика — наука строгая, вольности не допускает, а меня пожить тянет.

— На какие шиши жить собираешься?

— На работу устроюсь. А жить у Таськи буду — она недавно мужа турнула: он занудой был, каких мало.

Я решил, что без Волкова в нашей комнате сразу станет скучно, и загрустил.

— Не горюй, — сказал он. — Я навещать вас буду, харчишки приносить — работа, что мне светит, по продовольственной части.

Пока мы говорили, Гермес хмурился, обдумывал что-то. Неделю назад он получил от отца письмо, в котором было сказано: «Рано тебе о женитьбе думать — учись». Мы, конечно, согласились с его отцом, но, боясь обидеть Гермеса, при нем об этом не говорили.

— Никуда не денется твоя царевна, — утешал его Волков.

— А вдруг кто-нибудь калым внесет? — пугал сам себя Гермес.

— Руки-ноги тому негодяю переломаем! — уверял Волков.

Мы поддакивали. Гермес недоверчиво улыбался: он верил и не верил нам…

15

Я проснулся внезапно, будто током стукнуло. На душе было неспокойно, а почему — не мог понять. Стал перебирать в памяти все плохое, что произошло в моей жизни, и вдруг вспомнил, какое сегодня число. Ровно два года назад и тоже на рассвете меня контузило. И не во время боя, нет. Вышел я в тот день из блиндажа. Поеживаясь от утренней свежести, побрел в кусточки. И только остановился там — шарахнуло, 25 апреля случилось это, ровно за две недели до окончания войны. Если бы я на десять минут раньше вышел или на десять позже… Ужасно обидно было вспомнить, как меня контузило. Очнулся я в медсанбате. Потом неделю в вагоне качался — санитарный поезд увез нас в глубокий тыл.