Сразу после войны

Кроме фронтовиков, талоны на дополнительное питание выдавались самым необеспеченным студентам. А поскольку таких в институте было много, на всех талонов не хватало. И хотя мы редко наедались досыта, Волков с нашего согласия стал отдавать талоны ребятам из соседней комнаты — они жили на одну стипендию, очень нуждались.

Владлен пронюхал об этом, сказал Волкову, что мы поступаем неправильно.

— Наши талоны! — заявил Волков. — Что хотим, то и делаем с ними.

Владлен пригрозил лишить нас дополнительного питания.

— А это видел? — Волков сунул ему под нос кулак и по-прежнему продолжал относить талоны в соседнюю комнату.

О Владлене мы разговаривали часто: он был непонятен и поэтому возбуждал интерес. Волков наливался гневом, как только слышал его имя, Гермесу и мне он был безразличен. Самарин же сказал, что из Владлена, похоже, вырастает самый настоящий карьерист.

— Прозрели! — обрадовался Волков. — Я вам полгода про это толкую.

Гермес написал родителям, что хочет жениться, и теперь ожидал их решения.

— Неужели калым будешь платить? — спросил Волков.

Гермес ответил, что от этого обычая никуда не уйти.

— Сумасшедшие деньги! — воскликнул я и подумал: «Мне бы хоть одну треть, хоть одну десятую из этой суммы. Я бы тогда купил себе черный костюм, белую рубашку, хорошие полуботинки и направился прямо к матери Алии — сделал бы официальное предложение».

Встречался я с Алией теперь редко. Она утверждала, что мать о чем-то догадывается, не сомневалась, что приятели жениха донесли на нее, каждый день ждала унизительных расспросов. Во время прогулок Алия внезапно останавливалась, подолгу вслушивалась в ночную тишину. Ее тревога передавалась мне.

Гуляли мы только вблизи общежития и всегда на самых темных улицах.

— Почему нервничаешь? — спрашивал я.

— Предчувствую что-то, — отвечала Алия.

— Что?

— Не могу объяснить. Это сидит внутри и все время давит, давит.

Вчера она не пришла на свидание. «Значит, обстоятельства так сложились», — решил я. У нас была договоренность: если что-нибудь помешает ей прийти, то я должен буду ждать ее в условленном месте через день.

Жилин ушел в город. Мы знали, что Нинка встречается с ним, а недавно нам сообщили, что они близки и что она — так, мол, утверждает Жилин — оказалась девушкой.

— Насчет девушки — выдумка, — заявил Волков. — Девушкой она лет пять назад была — голову даю на отсечение.

— Смотри, не потеряй, — глухо сказал Самарин.

Мне хотелось, чтобы все это оказалось сплетней, но Нинка своим видом подтверждала: было! За несколько дней она очень похорошела, ходила улыбаясь, высоко подняв голову. И не только это бросалось в глаза — Нинка стала мягче, женственней. Курила она по-прежнему, но спиртное в рот не брала.

— Оттаивает, — откликнулся Волков, когда я сказал ему об этом. — На фронте люди грубеют. Я несколько раз встречал солдат, которые сроду не выражались, потом вдруг такое отчубучивали, что даже меня в краску вгоняли. А Нинка как-никак женского пола, и теперь ласковость и доброта в ней верх одерживают. Может, она даже лучше станет, чем до фронта была.

До сих пор Волков никогда так не говорил о Нинке. От удивления я раскрыл рот.

— Смотри, галка влетит, — с усмешкой предупредил он.

Я только предполагал, что Нинка нравится ему. Теперь убедился в этом окончательно. Так и заявил.

— Нравится не нравится, — проворчал Волков. — Лучше моей Таськи на сегодняшний день никого нет! Платье она недавно сшила — в обтяжечку. Наденет — глаз оторвать нельзя.

Гермес решил сходить в главный корпус, посмотреть, нет ли писем. Волков снял гитару, висевшую над кроватью Жилина, потрогал струны. Перебирая их, спел песню про студенточку, которая должна была уехать к северным оленям. Эту песню Волков пел часто и всегда с чувством. Мне становилось грустно, когда Волков хрипловато произносил: «Студенточка — заря восточная…» В эти минуты перед глазами возникала моя первая горькая любовь.

— Голос у тебя, между прочим, приятный, — сказал Самарин.

— У меня, лейтенант, все в полном ажуре! — похвастал Волков и «выдал» еще одну песню — на этот раз про пылкого и порывистого, как ветер, молодого скрипача, полюбившего красивую девушку.

Но пришел другой —
С золотой сумой.
Разве можно спорить с богачами?
И она ушла.
Счастье унесла —
Только скрипка плакала ночами…

Перед окном появился Гермес.

— Открой, — попросил меня Волков.

— На. — Гермес протянул мне письмо. — Только одно было — тебе.

Я распечатал конверт. Алия сообщала, что приехал жених, что через три дня будет свадьба, что мы больше никогда не увидимся, потому что сразу после свадьбы она уедет вместе с мужем в Кушку.

Я часто спрашивал себя — действительно ли я люблю Алию, и каждый раз отвечал утвердительно. Но сомнения оставались: там, на Кавказе, все было острей, мучительней. И вот теперь, держа в руках это письмо, я вдруг с ужасом понял — ни горя нет, ни отчаяния. Это показалось мне предательством по отношению к Алии, я стал накручивать себя, и накручивал до тех пор, пока Самарин не спросил: