Сразу после войны

Она размещалась в подвале общежития. Вход был отдельный, со двора. Дверь, обитая кусками оцинкованного железа и расплющенными консервными банками, с виду массивная, находилась в яме, примыкающей к стене. Вниз вели три деревянные ступеньки, над дверью нависала грубо сколоченная рама на двух подпорках. Поверх нее лежало источенное ржавчиной железо. В ветреные дни оно громыхало. Земля в яме и около нее была смешана со ржавчиной.

Дверь открылась без скрипа. Пахнуло сыростью. Из небольшого оконца, расположенного вровень с землей, слабо проникал дневной свет.

За дверью что-то позвякивало.

— Дядя Петя? — позвал я.

Позвякиванье прекратилось.

— Входи, гостем будешь.

Толкнув фанерную дверь, я очутился в крохотном закутке. Вдоль стен шли трубы. Справа стоял топчан. Он был застелен ватным одеялом, сшитым из разноцветных лоскутков. Перед топчаном лежал, заменяя коврик, старый мешок в заплатах. Слева на стене висел самодельный шкафчик — неказистый на вид, но прочный. Под ним примостился квадратный стол, накрытый газетой, пришпиленной на углах кнопками. С потолка свисала электрическая лампочка.

За три недели, что мы не виделись, дядя Петя сильно изменился: осунулся, щеки ввалились еще больше, глаза потускнели.

— Как живешь, вьюнош? — Дядя Петя окинул меня изучающим взглядом.

— Пока не жалуюсь. А вот вы похудели.

— Заметно?

Не хотелось расстраивать его, и я сказал:

— Не очень.

Дядя Петя достал носовой платок, гулко высморкался.

— За собой по зеркалу не уследишь, но чувствую — сильно исхудал. Раньше брюки впору были, а теперь висят. И в рубахе ворот — две шеи уместить можно. — Он помолчал и добавил: — Видно, скоро помирать.

— Бросьте, — возразил я. — Вы еще сто лет проживете.

Дядя Петя усмехнулся.

— Столько-то даже тебе не прожить. Покуда тебя только нервность беспокоит. А пройдут года, и война опять свой норов покажет: еще какая-нибудь хворь объявится.

— Врачи-то что вам говорят?..

— Толкуют промеж себя, а мне — молчок. Сказали только, что операцию делать не берутся, потому как осколок к опасному месту передвинулся.

Я решил перевести разговор на другое и спросил:

— Сайкин и Козлов выписались?

Дядя Петя покрутил головой.

— И смех и грех с ними! Козлов следом за тобой выписался. Врачи не отпускали, но он настоял. Жена к нему прибегала, сказала, что его на должность выдвинули — начальником отдела кадров. Он долго соображал, какая по важности эта должность. Сайкин от зависти с лица менялся. Ведь он шофером на той же фабрике работает — сырье возит. Теперь Козлов ему начальство. Обещал навестить и не пришел. Сайкин совсем скис: лежит и молчит… Как ты выписался, койку твою убрали, а заместо Козлова глухонемого положили. Вот мы втроем и играли в молчанку.

— Невесело было, — посочувствовал я.

— Хуже некуда! Козлов, как узнал про должность, враз на себя солидность напустил. Стал все про политику рассуждать и сурьезно так, будто он министр или еще какой чин. Сайкин по сю пору его дожидается, а я враз сообразил — даже здоровкаться Козлов с ним перестанет. Придет, к примеру, Сайкин печать на бланочек прибить, а Козлов схочет — впустит его в кабинет, а схочет — нет. Вот, вьюнош, что должностя с такими-то, как Козлов, делают.

— А я на неделе собирался навестить вас, — сказал я. — Извините, что раньше это в голову не пришло.

— Чего уж там, — пробормотал дядя Петя. — Вот Николай три раза приходил.

— Самарин?

— Он про все рассказывал. И про тебя.

— А нам даже не намекнул, что был у вас.

— Не любит он себя выставлять… Слышал или нет про его неприятность-то?

— Про награды, что ли?

— Про них.

— Ему жаловаться надо!

Дядя Петя вздохнул.

— Правду, вьюнош, найти — не луковицу очистить. Пока правду отыщешь, с ведерко слез прольешь, а то и поболе. Если бы я шибко грамотный был, то написал бы про Самарина.

— Куда?

— Куда надо. Может, и напишу… А я тебе письмецо принес, — сказал дядя Петя. — Она мне его еще вчера дала, когда с дежурства уходила. Меня в понедельник обещались выписать, но задержка произошла. Главврач велел напоследок еще один снимок сделать, а электричества весь день не было. Только вечером дали, когда сестра-хозяйка домой ушла. Одежка моя у нее взаперти лежала. Вот и пришлось ночевать.

Я понял, от кого письмо, возбужденно проговорил:

— Давайте скорее!

Порывшись в одном кармане, дядя Петя стал рыться в другом.

«Вдруг потерял!» — испугался я.

— Вот оно. — Дядя Петя вынул сложенную записку. — Храброй эта Алия оказалась — я даже не ожидал.

В записке была всего одна фраза:

«Завтра в семь жди меня у кинотеатра. Алия».

«Сбылось!» — пронеслось в голове.

— Чего она пишет? — спросил дядя Петя, не скрывая любопытства.

— Свидание назначила.

— Не обманываешь?

— Прочитайте. — Я протянул ему записку.

— Не надо, не надо… Чуйствую, не врешь.

Я посмотрел на свои сапоги, перевел взгляд на заштопанные в нескольких местах брюки и в первый раз в жизни по-настоящему пожалел, что у меня нет приличной одежды.

— Из обновок ничего не справил? — поинтересовался дядя Петя.

— Пока нет.