Спрут

Несмотря на перемену в Хилме, подмеченную Энникстером в день праздника, который он устроил по случаю завершения постройки амбара, она во многих отношениях еще оставалась ребенком. Ей никогда не бывало скучно, и, даже оставшись в одиночестве, она всегда находила, чем себя занять. Так и сейчас она вдруг решила, что хорошо бы напиться из ручья, лежа на земле ничком и опустив лицо в воду, — совсем не потому, что ей хотелось пить, а потому, что так пить ей раньше не приходилось. Она вообразила себя застигнутой темнотой путницей, бедной бездомной девушкой, решившей напиться из придорожного ручья; узелок с кресс-салатом виделся ей узлом с одеждой. Надвигается ночь. Быть может, гроза. И укрыться негде. Надо будет попроситься в какую-нибудь хижину на ночлег.

И тут же ей захотелось сунуть ноги в ручей. Она всегда любила воду. Как чудесно будет снять туфли и чулки и побродить немного по мелководью у берега! На ней были в тот день открытые туфли, по дороге чулки насквозь пропылились, в туфли попали песок и мелкие камушки и неприятно щекотали подошвы; и какой же приятной, какой заманчивой после этого казалась прохладная, чистая вода, как приятно было бы побродить в ней, будь она маленькой. Как скучно быть взрослой!

Хилма села и уже было взялась за пятку, чтобы снять туфлю, но заколебалась. А вдруг поезд подойдет! Она представила себе, как глазеет на нее с усмешкой из своей будки машинист, или стоящий на площадке кондуктор громогласно отпускает по ее адресу шуточки. Она вдруг густо покраснела. Сердце учащенно забилось. В висках застучало.

После того знаменательного вечера Энникстер разговаривал с ней всего дважды. Она больше не приходила убирать в доме, опасалась заглядывать в столовую и спальню Энникстера — вместо нее это делала мать. В первый раз, когда она случайно встретилась с хозяином Кьен-Сабе у артезианского колодца, они просто поздоровались, вторая встреча, прошедшая не так гладко, снова произошла в сыроварне. Энникстер, сделав вид, что его интересует новый пресс для сыра, стал подробно расспрашивать ее о работе. В тот раз, когда Энникстер под конец попытался ее поцеловать, Хилма сначала была вполне разговорчива, перескакивала с одной темы на другую и нисколько не терялась. Но последнее его посещение оказалось для нее настоящей пыткой. Лишь только Энникстер вошел в сыроварню, сердце у нее екнуло и затрепыхалось, как у загнанной лани. Язык присох к горлу, и только с большим усилием, пропадая от смущения, она выговаривала какие-то односложные слова, а когда Энникстер через короткое время ушел, убежала в свою комнатку, заперла дверь, бросилась на кровать и горько заплакала — а почему, сама не смогла бы сказать.

Всю зиму Энникстер был выше головы занят своими делами и, — что для Хилмы было большим облегчением, — редко бывал дома, иногда неделями оставаясь в Сан-Франциско, Сакраменто, Боннвиле. Быть может, он забыл, перестал думать о ней; и, хотя вначале она уверяла себя, что это к лучшему, мало-помалу мысль эта стала беспокоить ее. А вдруг он и вправду забыл, спрашивала она себя.

Она знала, чем он озабочен. Это было известно всем. Весть о том, что железная дорога начала кампанию против фермеров, внезапно развернула против них враждебные действия, облетела всю округу, накаляя страсти до предела. В глазах Хилмы Энникстер вел себя героически. Стойкость, с какой он противостоял железной дороге, поведение его при стычке с Дилани казались ей верхом доблести. Она и мысли не допускала, что кто-то может помогать ему в борьбе. По ее мнению, знаменитый Союз, в который входили все фермеры, был просто фикцией… Энникстер сражался с чудовищем в одиночку. Если бы не он, корпорация давно проглотила бы Кьен-Сабе, подобно тому как кит глотает пескаря. Он настоящий герой, заслоняющий их всех от гибели. Заступник ее семьи. Ее добрый рыцарь. Она начала каждый вечер поминать его в своих молитвах и еще просила Бога помочь ему стать хорошим, удерживать от сквернословия и хранить от новой встречи с Дилани.

Однако пока Хилма обдумывала, стоит ли ей разуться и побродить в ручье, над головой у нее прогромыхал поезд — ежедневный вечерний экспресс, который пронесся с оглушительным грохотом, окутанный дымом, — вереница вагонов второго и третьего класса, а также шоколадных пульмановских, покрытых пылью бескрайних равнин Юго-Запада. Подрагивание опор эстакады передавалось земле. Оглушительный стук колес заглушил журчание ручья, заглушил он и топот чалой кобылы, спускавшейся вниз по усыпанному гравием откосу, и Хилма вздрогнула от неожиданности, когда, проводив глазами поезд, обернулась и увидела перед собой лошадь и сидевшего на ней Энникстера.

Он смотрел на нее и улыбался, что случалось с ним редко; даже жесткая линия его слегка выпяченной нижней губы смягчилась. Здороваясь, он снял широкополую шляпу, и, хотя его растрепавшиеся рыжие волосы тут же встали торчком, упрямого хохолка на макушке в этот раз видно не было.

— Да это никак мисс Хилма? — воскликнул он, спрыгнув на землю и подводя лошадь к воде напиться.