Читаем Сполошный колокол полностью

И он вспомнил счастливую очередь псковичей, которая пришла ко Всегородней избе, чтобы получить хорошую одежду и сытную еду. Да, он, Демидов, накормил досыта сразу всех, всех, никого не прогоняя от стола!

А Хованский пришел, чтобы восстановить несправедливость. Чтоб у одних было много, у других — ничего.

И нужно было драться за волю!

Хованский пришел, чтобы установить в городе всевластье окольничих, которые дела вершили не по разуму, а по прихоти, суд — не по совести, по капризу. Люди Пскова хотели быть судимы за вины свои, а не по деньгам своим.

И нужно было драться за правду!

Пусть, по делам государственным, но Москва согласилась на то, чтобы город голодал. За такое хозяйствование — по морде бы думным дьякам. По морде!

И Гаврила рванул из ножен саблю. Сабля застряла. Он вытянул ее двумя руками, взял в правую и поднял над головой.

Труба запела. Ворота распахнулись, и Прокофий Коза с пятью сотнями конницы поскакал к Любятинскому монастырю.

Все пошло так, как и предвидел Гаврила. Из Снетогорского монастыря вышел отряд конницы и кинулся на помощь монастырю. Гаврила выждал, пока отряд этот пройдет больше полпути, и выпустил через Власьевские ворота тысячу конников Максима Яги. Максим Яга решительно миновал острожек и устремился к мосту, построенному Хованским. Путь ему преградила сотня охранения, но, увидев, что враг превосходит ее силы вдесятеро, отступила по мосту к монастырю и приготовилась к обороне.

— Пора! — сказал Гаврила.

И по знаку его все конные и пешие вышли за ворота. Впереди со своими тремя сотнями шел Донат. Позади него — пехота. За пехотою — конный отряд Гаврилы. По флангам — еще два отряда конницы. Армия была столь внушительна, что у Доната сердце билось вприпрыжку, гордая радость захлестывала. О своем вчерашнем деле он, конечно, не забыл, но вчерашнее казалось ему детской игрой в прятки. Голубки, записочки, голубые-зеленые ленты… Вот она идет — сила, и никакие голубки не помогут тому, на кого обрушится удар. Донат подумал, что он уже сегодня, после битвы, расскажет обо всем Гавриле, и камень спадет с его души, жизнь станет ясной. Как мыльные пузыри, лопнут лживо-радужные хитрости, и он, Донат, станет тем, кем он был на самом деле: нежным сыном, рубахой-парнем, товарищем, вселюбящим и любимым всеми.

Гаврила поймет и простит. Он гений доброй воли. Даже псковские дворяне покорились ему. Прибыли с оружием и на конях. Дворян Гаврила определил под руку Никиты Сорокоума. У Никиты было своих полста стрельцов. Этот отряд староста, выйдя из крепости, послал к острожку против Власьевских ворот. Гаврила и пушки с собой взял, и фальконеты. Часть пушек он послал с Никитой — острожек громить.

Псковитянки стояли на стенах. Поднялись на стену против Власьевского острожка мать Гаврилы Пелагея и мать Доната.

Варя не пошла на эти страшные смотрины.

А вот Агриппина времени не теряла, поняла она — пришел ее час. Переодела дьяка Дохтурова в женское платье, пистолет, подаренный Донатом, в узел сунула — и на стену, поближе к воротам. Глядишь, и за ворота можно будет выйти, а там как Бог укажет.

Беда пришла сразу же после первого успеха. Максим Яга, увлеченный погоней, собирался захватить мост и по мосту с ходу ударить на Снетную гору.

Его конница шла рысью. Передовой отряд выскочил на мост — по нему только-только отступили люди Хованского, — вдруг бревна разъехались, и лошади вместе со всадниками стали падать в воду. Остановить мчащуюся конницу удалось не сразу. Такое получилось месиво…

А тут из острожка в спину Максиму Яге ударил сильный конный отряд.

— Нас больше! — кричал Максим Яга, пытаясь остановить бегущих, собрать и повести в бой.

Куда там — бежали вдоль реки, подальше от конницы Хованского.

Максим Яга все же сколотил вокруг себя отрядик и, надеясь, что пример его образумит потерявших голову, бросился на конницу. И может быть, видя его успех, псковичи опамятовались бы, но Максим и саблю в крови не успел обагрить.

Когда до конной лавы оставалось не больше двух десятков саженей, в него выстрелили и попали. Максим Яга был старым воином. Он знал: вылетишь из седла — затопчут. Он удержался на лошади, и она принесла его под чужие сабли.

Ударный отряд псковичей — отборная конница была разбита и рассеяна.

Видел Гаврила Демидов, как рушится здание битвы, им самим построенное. Только теперь понял — ошибся. Нельзя было оставлять в тылу укрепленный острожек.

Как в шахматах. Ход назад — полное благополучие. Одна ошибка — и проиграна вся партия. А ведь понимал Гаврила значение острожка. Послал же он к нему Никиту Сорокоума.

Послал, да поздно. А знал бы, зачем посылает, отменил бы приказ. Эх, кабы наперед умным быть!

Никита Сорокоум подошел к острожку и повел своих людей на приступ.

В острожке народу мало было, но уже возвращался назад победивший Максима Ягу отряд.

Нужно было опередить его, до прихода взять крепостенку.

Резво бросился вперед Сорокоум. Втянулся в бой и только тут посмотрел назад и ахнул. Дворяне за ним не пошли.

Перейти на страницу:

Все книги серии Великая судьба России

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза