Спящие от печати

Успокоенный, старик повернулся на бок, лицом к чужой стене. Однако что-то вдруг заставило его открыть глаза − в них стало так светло, словно отсвет от зеркала упал на лицо. Или это настиг его блик с водной поверхности того затопленного котлована, в котором он оставил своё здоровье?

Старик отстранился, повернувшись к сумрачному окну снова. И отсвет последовал за ним. Узким лучом над лиловой дорогой блик улетал к горизонту, − или от горизонта, над лиловой дорогой, летел к старому Жоресу…

Больше он не беспокоился ни о чём. Потому что в эту ночь, кажется, уже родился тот, которого ждут обнищавшие.

+ + +

Нюрочка ходит по тёмной комнате в цигейковой душегрейке, прилежно застёгнутой на все пуговицы, до горла, чтобы не продуло грудь. Иначе простуда перехватит молочные протоки, нежные, словно кровеносные сосуды, и младенца надо будет переводить на искусственное питанье. А этого допустить никак нельзя: Сане нужно вырасти крепким. Сила природного, живого молока должна перелиться в него всецело...

Она поднимает колючие шелестящие венки с бумажными помятыми цветами, вешает их над кроватью. Смотрит туда, куда ушёл вечером Иван, потом − на спящего Саню. Она кружит по комнате − от окна к детской коляске, от коляски − к венкам и снова − к окну. Нет ни души в глухом пространстве пустыря, ушедшего под снег.

После кормления ей хочется горячего сладкого чая. Но вскипятить воду невозможно. Всё же она зажигает парафиновую свечу, идёт в туалетную комнату с пустым чайником − и чуть не падает. Там, где сидел вчера на корточках под венком внук старика − бандит, сидит теперь младший брат его, тощий наркоман, и, скалясь, глядит на Нюрочку глазами узкими, мутными.

− Чего тебе? − перепугавшись, тихо кричит Нюрочка. − Откуда ты пришёл?

Парень раскачивается, бормочет невразумительное:

− Брат мой на тебе не женится, я женюсь, − он вяло плюёт на пол. − Тьфу, шутка. Никто не женится… Шлюха будешь с горя. Скоро.

Она замахивается, забыв, что в руке её − свеча. Тёмные тени мечутся от того по потолку коридора, по венкам, висящим на стене, разбегаются по углам.

− Вот тебе, идиот! − грубо кричит Нюрочка, гулко бьёт парня чайником по голове. − У меня муж есть! Он тебе ноги выдернет!

И могильный венок сам собою срывается с гвоздя.

− Был муж, − улыбается наркоман, выбираясь из-под венка. − Нет больше. Покойник. В овраге лежит... Шлюха... Скоро...

Трясущимися руками Нюрочка наливает воду, нарочно громко гремит крышкой. Она снова идёт мимо парня.

− Был муж! Нет больше! − вяло смеётся парень ей вслед, видя что-то своё, рябое. − Сын твой, чухан, как растёт? Хорошо? Пускай растёт пока… В подвал потом пойдёт... Игла, игла!... Скоро!..

И уже проснувшаяся Тарасевна кричит на парня из своей комнаты, через стенку:

− А ты что в коридоре ошиваешься? К старику пришёл − иди к нему! Нечего здесь! Марш!

− Ну, ну, мать, завязывай… Всё путём… − щерится парень. − Жду. Братан придёт… Придти должен давно! Из оврага...

Он поднимается и, шатаясь, уходит в тёмную комнату немой.

− Вперёд ты сдохнешь, − шепчет ему вслед Нюрочка. − Все, все подонки передохнут, скоро. А с нами ничего плохого не будет. Только хорошее. Хорошее. Хорошее. Хорошее.

+ + +

И снова, задув свечу, встаёт она к едва светлеющему оконному стеклу. Безлюден пустырь. Только снежный покров отчего-то колеблется, зыбко покачивается перед её глазами, дрожит. Оттого весь огромный пустырь кажется ей шевелящимся и седым, словно спина гигантского тарантула.

− Все подонки умрут раньше нас… − то ли говорит, то ли думает Нюрочка. − Ничего, Саня. Это тьма нас пугает… Зло бывает сильным, когда нет света. Или это свет пропадает от слишком большого зла? Не знаю... Но день настанет, Саня, и доброе оживёт, дурное ослабнет... Наступит скоро день. Морозный!.. Зима началась. Саня.

Высокие вьюги будут набегать одна за другою, раскачивая небесный свод, пока не опадут совсем. Рано или поздно они превратятся в талую цветную воду... И маленькому Сане исполнится полгода, подсчитывает Нюрочка, загибая пальцы. А там зазеленеет степь вокруг Столбцов. Но как безлюден сейчас холодный пустырь за окном − пуст, безлюден, безмолвен... 

В июле все травы выгорят дочиста. Сквозь корявые сухие корневища проглянет обожжённая розовая земля. В такую душную пору люди будут сидеть по домам, как и в лютый мороз; без крайней надобности никто не выйдет за порог жилища. И Саня подрастёт ещё...

А потом вкрадчивая осень проберётся в Столбцы, словно рыжая бездомная кошка. От её проказ городишко станет неряшливым, неприглядным, пока волны злой зимы не примчатся с севера. Но Сане тогда уже пойдёт второй год! Он станет сильнее, крупней и сделает к тому времени первые шаги по этим прогнившим барачным полам… Но как безлюден холодный пустырь за окном и как безмолвен. Безлюден, безмолвен...

Пусть идёт год за годом, дремлет Нюрочка стоя, опершись на холодный подоконник. Пусть тихонько подрастает Саня… А сейчас пришла зима. И Нюрочке можно поспать ещё, пока сон младенца глубок. А потом по седому огромному пустырю придёт Иван. И всё дурное ослабнет...